Рэймонд Торнтон Чандлер - Великий сон

Реймонд Чандлер Великий сон

I

Середина октября, около одиннадцати часов. Солнце спряталось, и в чистом воздухе чувствовалось приближение дождя. Темно-синий костюм, такая же рубашка, галстук, платок в кармашке, черные спортивные туфли, носки с темно-голубыми стрелками — я пристойно одет, чист, выбрит, трезв, и плевать, кто и что об этом думает. В общем, выглядел я так, как положено приличному частному детективу. И шел навестить четыре миллиона долларов.

Нижний холл особняка Стернвудов возвышался в два этажа. Над главным входом, через который прошло бы стадо индийских слонов, громоздился большой витраж, изображавший рыцаря в доспехах, хлопочущего возле дамы, привязанной к дереву. Дама была без платья, но с длинными волосами, которые в данной ситуации оказывались как нельзя кстати. Забрало рыцаря задвинуто наглухо, он ковырялся в узлах веревок, которыми была опутана дама. Пожалуй, живи я в этом доме — рано или поздно забрался бы наверх, чтобы помочь. Хотя вряд ли ему это понравилось бы.

В задней части холла высились французские окна до пола, за которыми виднелась широкая полоса изумрудного газона вплоть до белого гаража, где молоденький шофер-брюнет в черных сверкающих сапогах наводил блеск на коричневый паккард-кабриолет. За гаражом торчали деревья, заботливо подстриженные наподобие пуделей, за ними виднелась оранжерея с крышей куполом. Дальше опять деревья, а потом — плотная ломаная линия гор.

Справа широкая, выложенная плиткой лестница вела на галерею с перилами из кованого железа и с новым сюжетом на витраже. Вдоль стены холла расставлены большие стулья с выпуклыми сиденьями из красного плюша. Похоже, на них никогда не садились. Посредине левой стены возвышался большой камин с решеткой и мраморной плитой, украшенной по углам амурами. Над камином — большой портрет, писанный маслом, а над портретом, под стеклом, висели две охотничьи перчатки, продырявленные пулями, а может, молью. Портрет изображал офицера в величественной позе, облаченного в парадный мундир времен мексиканской войны. С ухоженной черной бородкой, такими же усами, с жесткими, жгучими, как уголь, черными глазами, он производил впечатление человека, с которым лучше не спорить. Наверное, дед генерала Стернвуда. Сам генерал — вряд ли, хотя я и слышал, что он весьма преклонных лет, несмотря на двух дочерей в опасном еще возрасте где-то возле двадцати.

Я все еще не мог оторваться от жгучих черных глаз, когда сзади под лестницей отворилась дверь. Наверное, возвращается дворецкий. Однако вошла девушка.

Лет двадцати или около того, маленькая, гибкая, но крепкая. На ней были светло-голубые брючки, и это было то, что надо. Не шла, а пританцовывала. Мягкие, волнистые, золотистожелтые волосы острижены короче, чем диктовала мода пажеской прически с загнутыми внутрь концами. Глаза, серые, как слюда, смотрели на меня без всякого выражения. Приблизившись, она улыбнулась одними узкими губами, обнажив мелкие острые зубы, белые и блестящие, словно фарфор. Лицо было лишено красок и казалось не слишком здоровым.

— Высокий-то какой, а?

— Это не моя вина.

Раскрыв глаза, она застыла — задумалась. Даже такого короткого знакомства было достаточно, чтобы убедиться, что процесс мышления для нее явно затруднителен.

— И красавчик, — продолжала она. — И вы это знаете.

Я что-то пробормотал.

— Как вас зовут?

— Рейли. Дуглас Рейли.

— Смешное имя.

Прикусив губу и склонив голову, она бросила на меня глубокий взгляд. Потом опустила ресницы и снова медленно подняла их, как театральный занавес. С этим трюком стоило познакомиться поближе: рассчитан на то, чтобы я завалился на спину и задрал все четыре лапки.

— Вы профессиональный боксер? — спросила она.

— Не совсем. Тайный.

— Ф-фу, — девушка мотнула головой, — делаете из меня дурочку.

— Угу.

— Что?

— Да ладно. Вы же слышали.

— Ничего вы не сказали. Только меня дразните.

Она подняла палец ко рту и прикусила его. Палец был тонкий и прямой, как указка. Она грызла его, немного причмокивая, поворачивая во рту, как ребенок соску.

— Вы ужасно высокий, — сообщила она, хихикнув. Потом медленно, но упруго повернулась — всем --">