Виктор Алексеевич Пронин - Ночь без любви

его проза отмечена метафоричностью и утонченным психологизмом. С любознательностью естество испытателя он бесстрашно вскрывает душевные язвы, доискиваясь до первопричин решения, поступка, преступления. Занятные экземпляры попадаются подонки с человеческим лицом, злодеи поневоле. Но все они живые люди, мы часто встречаем их в жизни, здороваемся за руку…

Крепкая профессиональная проза, именитый писатель, лауреат литературных конкурсов… Книги его не только не залеживаются на прилавках, но и котируются на черном рынке.

Скучно следовать одним и тем же канонам; Пронина влекут к себе запредельные высоты великих мастеров — Гоголя, Булгакова, Маркеса, и он дает себе новую творческую установку: законы жанра существуют для того, чтобы их нарушать. В настоящем сборнике совершенно «чистым» детективом можно назвать лишь повесть в новеллах «Голоса вещей». Журналист Ксенофонтов, некий вариант мисс Марпл достопочтимой Агаты Кристи, путем логических умозаключений помогает отважному, но не более, следователю Зайцеву раскрыть несколько преступлений. Вещь написана легко, изящно, с той раскрепощенностью пера, какое свойственно мастерам психологического детектива.

Технику написания детектива он освоил в совершенстве, настолько, что и самому неловко использовать одни и те же устоявшиеся приемы.

В последних двух романах «Кандибобер» и «Падай, ты убит!» проза приобретает объемность, многомерность, звучат пронзительные, ностальгические нотки.

Предвидения его не только конкретны, но и сродни пророчеству.

Мы с ним давно не виделись. Редкие письма, редкие звонки, порознь празднуем свои успехи и праздники, порознь переживая неудачи. Но книги свои он присылает мне регулярно. Последний роман читал неторопливо, смакуя, с сожалением поглядывая на убывающие страницы.

Давай, пиши, старый мой дружище Виктор Алексеевич Пронин, мастер прозы. Читатели ждут!

Евгений Городецкий

Каждый день самоубийства

День начинался в полном смысле слова мерзко. Соседняя котельная, то ли от избытка тепла и пара, то ли от недостатка слесарей, начала спозаранку продувать трубы и так окуталась паром, «по совсем исчезла из виду. А гул при этом стоял такой, будто где-то рядом набирала высоту эскадрилья реактивных самолетов. Гул продолжался десять минут, пятнадцать спать было невозможно, и Демин, почувствовав, что уже сам начинает вибрировать в такт гулу, поднялся. Он босиком прошлепал но линолеуму в соседнюю комнату, включил свет и направился к окну, чтобы взглянуть на термометр. Красный столбик заканчивался где-то возле пуля. Жестяной карниз был покрыт мокрым снегом, тяжелые хлопья сползали по стеклу, внизу на асфальте четко отпечатывались редкие следы первых прохожих. Снег, видно, пошел недавно, и был он медленным, влажным, каким-то обреченным, будто знал, что до следующего утра ему никак не продержаться.

Демин открыл форточку, зябко поежился, охваченный холодным, сырым воздухом. Котельная все еще гудела, и Демин смотрел на клубы пара без ненависти или недовольства. Только страдание можно было увидеть на его лице.

— Нет, это никогда не кончится, — беспомощно пробормотал он, отправляясь в ванную бриться.

— Пельмени в холодильнике, — не открывая глаз, сонно сказала жена.

— Ха! В холодильнике… Не в гардеробе же…

— И посади Анку на горшок. А то будет горе и беда.

— Посажу, не привыкать сажать-то…

Нет, день все-таки начался по-дурацки. Усаживая дочку на горшок, Демин забыл снять с нее штанишки, а когда спохватился, было уже поздно. Сделав нехитрые свои дела, она спала прямо на горшке, и Демин опять уложил ее в кроватку. А потом он вставил в станочек новое лезвие и, конечно, порезался, обжегся бульоном, когда ел пельмени, и, спускаясь по лестнице, водил языком по нёбу, пытаясь оторвать обожженную кожицу.

На улице Демин облегченно вздохнул — котельная наконец-то угомонилась, и наступила такая тишина, что он услышал шлепанье капель с крыши дома, гул электрички в двух километрах и даже собственное дыхание. До станции решил идти пешком, но не успел сделать и нескольких шагов, как грохочущий, еще издали ставший ненавистным грузовик обдал его грязным снежным месивом. Демин даже не чертыхнулся. Он успокоился.

— Все понятно, — пробормотал он --">