Алина Егорова - Дар богов

оказавшись как будто бы где-то наверху, он увидел чье-то тело, лежащее под простыней на металлическом столе в комнате со стенами из белого кафеля. Лицо опухшее, позеленевшее, как у утопленника, правая рука обожжена, на левой – вытатуированный паук. «Как у меня», – подумал он и испугался – это же его татуировка, он ее сам себе сделал! А значит, там, на металлическом столе, в окружении пугающего белого кафеля, лежит он сам.

Страшная картина сменилась другой. Теперь это был какой-то кабинет, за столом – двое: мужчина в полицейской форме и рыжеволосая женщина. Полицейский достает фотографию из его паспорта, где он моложе лет на десять. Женщина, взглянув на фото, бледнеет, нервно дернув губами, – она его узнала. Он узнал ее тоже, но только кто она и где он ее видел, вспомнить не смог.

13 мая. Санкт-Петербург

– Не было печали, купила баба порося, – сказала Дьячкова и замолчала. Она говорила мало, делая большие паузы между скупыми фразами, и от этого ее слова мимо ушей не пропускались, каждое было на вес золота. Нарочно ли она это делала или нет, понять было сложно, но факт оставался фактом – дама заставляла к себе прислушиваться.

Капитан полиции Антон Юрасов, оказавшийся в квартире у Дьячковой по долгу службы, смотрел на нее и не понимал – шутит она или нет? Хотя шутить в подобной ситуации станет разве что закостенелый циник. Ситуация-то никак не располагала к веселью, напротив, если она не призывала к проявлению скорби, то требовала хотя бы серьезного настроя и соответствующего выражения лица. На лице у хозяйки квартиры, Кларисы Владимировны Дьячковой, отражалась смесь негодования и усталости.

Вроде интеллигентная женщина, биолог НИИ, а не Дуся с водокачки, подумал Антон, глядя в ее строгие, покрасневшие от длительного ношения очков глаза, а деликатности в ней – как у сапожника. Дьячкова смотрела на него прямым, немигающим взглядом гремучей змеи. Казалось, еще немного – и она нанесет укус нарушителям своего покоя – членам оперативной группы, вот уже который час топтавшимся в ее квартире и еще неизвестно, сколько времени собирающихся в ней пробыть. Вид женщина имела непрезентабельный: сухопарая, лет тридцати шести, с плохо покрашенными темно-русыми волосами, в ушах скромные серебряные сережки, из косметики – остатки перламутровой губной помады и осыпавшаяся тушь на редких ресничках. Одета в темно-коричневую юбку-«карандаш», кремовую блузку, на острых плечах – серая заношенная кофтенка, на ногах – простецкие клетчатые тапки и плотные капроновые колготки, скрывавшие ее выпуклые вены.

Обстановка в квартире свидетельствовала о невысоком достатке и предельной бережливости хозяйки: старенькая мебель в сшитых из лоскутков чехлах; выгоревшие на солнце занавески; обои с корабликами из далеких восьмидесятых, какие нынче и не продаются; вышедшая из моды лет тридцать тому назад люстра с пластиковыми висюльками; никогда не видевшая цветов – в силу тяжелого характера Дьячковой – огромная металлическая ваза и неизменное украшение всех бабушкиных квартир – хрусталь за стеклянными дверцами серванта. На кухне, где они беседовали, имелись стандартный шкаф-пенал из бледно-желтого пластика, квадратный стол в тон бежевым, давно не крашенным стенам и два жестких табурета. Спальня с мрачными плотными шторами, узкой кроватью и громоздким комодом, заставленным кактусами и пробирками, наводила тоску.

– Предупреждала я его: нельзя такие даты отмечать, а он что? – выдала очередную порцию слов Клариса Владимировна.

– Что? – спросил Антон.

– Только отшучивался. Говорил, все это предрассудки, сорокалетие – такой же юбилей, как и все остальные. Много он понимал! Они там, в своей Прибалтике, совсем забыли, откуда вышли, – Евросоюзом себя возомнили, без роду без племени. А народные приметы – это не просто так, они за много веков сложились! А он на них чихать хотел. Вот и дочихался. В народе не зря считается, что празднование сорокалетия равносильно встрече с собственной смертью. Как видите, результат налицо. И она театрально указала в сторону гостиной, где лежал труп Альберта Малуниса.

Капитан Юрасов в приметы не верил, но собственный сороковник, который уже замаячил на горизонте, отмечать не собирался. Ребята из отдела, конечно, на застолье его раскрутят, от них никуда не денешься, но так широко, как принято праздновать юбилеи, он ничего устраивать не станет. И не потому, что боится, – привык уже за годы службы --">