Виктор Зернов - Кузьмич

и жерехов. Повзрослевший Женя, серьёзно относящийся к рыбалке на самой-самой реке, выглядел весьма убедительно, даже мог пнуть в лодке борт, если чуть-чуть проигрывал. Михалыч, как звали аборигена, приезжал пить водку и закусывать, а потом увозил кучу рыбы. Так зарождалась дружба, базирующаяся на предположении, что если у местных будут претензии, то он сам вмешается и всё уладит.

Рыбы было столько, что кроме Михалыча мы одаривали ею весь берег, и ещё надо было постараться, чтобы рыбу взяли. За советом приходили гости, но Борис дал приказ тайн не раскрывать, потому что считал, что они у нас есть.

За два дня до отъезда Михалыч забрал у нас голову судака и заморозил. Мы в день отъезда её забрали и в Москве отдали, чтобы умелец сделал чучело. Теперь голова красуется у Шорина дома на стене. Себя мы тоже не забывали: уха из окуней и судаков, они же горячего копчения, они же жареные. А гарнир – лук с астраханскими помидорами. Михалыч тоже проявлял дружелюбие: фаршированные перцы и баранина разнообразили нашу рыбную диету.

Много было рыбацких моментов и на озёрах недалеко от Москвы, но получая глубинное, идущее от предков удовольствие, мы не забывали вязкое, наносящее душевное беспокойство, присутствие тёмной власти, против которой на нашем уровне бесполезно бороться. Но жизнь, несмотря на многие невзгоды и мучения, обладает и светлой, радостной стороной, поэтому мы в минуты откровения вспоминали Дядю уже как героя триллера и даже посмеивались.

Кузьмич посолиднел, в его рысце появились неспешность и стать. Собачье общество его признало и выражало свой респект вежливым лаем. Наш пёс выдержал испытание славой, гордо шествовал по дорожкам Нескучного сада, но фамильярности никому не позволял, да никто и не осмеливался.

Надо констатировать, что единственный наш союзник, который с честью вынес все неурядицы и нигде не послабил, это Кузьмич. Возможно, в Вене и её окрестностях были собаки и солидней, и породистей, но нам это неизвестно, поэтому будем считать, что их вовсе нет. Он был с нами наравне, реагировал по обстановке, внимательно нас слушал и, если перебивал необидным лаем, ему это можно было простить: он же нас понимал, а мы его – не всегда. Понимать – не значит одобрять, и он не просто возражал иногда, он давал это понять, но делал это снисходительно. И теперь в Нескучном саду он заслуженно почивал на лаврах, а я с нетерпением ждал новой встречи с ним, заранее физически ощущая его тёплую доверчивую тяжесть, которую я чувствовал, сидя за столом у Шориных. Это нас сближало. Было нашей маленькой тайной.

--">