Владимир Борисович Ломейко - Рыцари свастики

Рыцари свастики

НАКАНУНЕ

В пивной Цигендорфа

За дверью с табличкой «Гешлоссене гезельшафт» ¹ слышались приглушенные голоса. Разговаривали двое. Натренированным ухом, привыкшим в условиях редакционной сутолоки автоматически улавливать лишь важную и интересную информацию, Биркнер отметил этот факт. Ошибка исключалась: любой разговор, если его ведут двое, всегда отличается от многосторонней беседы. Участие в ней даже третьего лица меняет принципиально саму атмосферу встречи, манеру ее ведения и даже голоса партнеров. Доверительность — это не только мысли, но и тональность. Все это пронеслось в голове Биркнера лишь как едва уловимая прелюдия к выводу, который раздражал: «Какое, к черту, общество из двух человек! Да и закрытого там — одна только дверь».

Но Биркнер внутренне одернул себя, понимая, что злиться не на кого. Ему просто хотелось сейчас побыть одному. Посидеть за кружкой пива, отвлечься от дневных забот, подумать о чем-нибудь приятном. Однако в общем зале было накурено до одури, дым дешевых сигарет и крестьянских трубок ел глаза. Свободных столиков не было, а садиться рядом с кем-нибудь из постоянных клиентов пивной ему не хотелось. «Что за грубые морды, — неприязненно подумал он. — Будут буравить тебя подозрительным взглядом, пока не уйдешь. Им ведь каждый посторонний здесь кажется соглядатаем или иностранцем».

— Что прикажете?

Перед Биркнером стоял хозяин пивной. Низкого роста, кряжистый, в большом кожаном фартуке, который выпирал вперед, как старый, побитый дождем и ветром полковой барабан. Промоченный не раз пивной пеной, загрубевший в табачном дыму и обшарпанный бочками и ящиками фартук нагло топорщился. Биркнер поймал себя на мысли, что фартук на таком животе главнее самого хозяина и без него он бы себя чувствовал не так уверенно. Но, натолкнувшись на тяжелый, тупой взгляд, прервал свои исследования:

— Я бы хотел отдельный столик, но у вас, кажется, все занято…

— За отдельный столик две марки дополнительно.

И в ответ на кивок Биркнера хозяин пивной угрюмо спросил:

— Что, кроме пива?..

— Франкфуртские с картофельным салатом…

— Фрицль, столик для господина.

Живот-барабан, подталкиваемый двумя короткими ногами, медленно покатился за стойку.

Из внутреннего помещения показался рыжий детина с прыщавым носом и неведомо откуда вытащил столик. Маленький, неуклюжий, он среди крепких массивных столов и лавок выглядел как случайный постоялец. Столик неуверенно уткнулся в угол у стены в соседнее помещение и выглядел притихшим и неуместным в этой обстановке. «Бедняга», — подумал Биркнер, усаживаясь спиной к посетителям. Он поймал себя на мысли, что столик чем-то похож на него самого.

Когда людям приходится долго быть одним и они лишены обыкновенного человеческого сочувствия, временами их охватывает болезненное сострадание к самим себе. Становится так жалко себя, что слезы навертываются на глаза. Иногда, казалось бы, и причины видимой нет. Но, очевидно, эти периодические приступы тоски и жалости нужны человеку, как временное послабление, как передышка, чтобы затем вновь крепко зажать себя в кулак.

Пиво приятно освежало. Ладони ощущали привычную прохладу кружки. Это успокаивало, задавало мыслям размеренный ход. И постепенно тоскливое сочувствие к себе уступало дорогу здоровому критическому недовольству. «Черт меня занес в эту Козью деревню ², — думал Биркнер. — Давно уже пора было бы вернуться в Мюнхен. Так нет же, шеф заставляет собирать материал о причинах консервативного и националистического образа мышления в маленьких городках и селениях. Ему это, видите ли, нужно для боссов в СДПГ ³, чтобы изучить шансы партии на выборах. И вот шляйся по сельским кабакам, изучай народные настроения. А тебе, между прочим, скоро тридцать, и жизнь не стоит на месте. Но сегодня с меня хватит. Сыт по горло и завтра же возвращаюсь…»

Впереди Биркнера --">