Николай Евгеньевич Псурцев - Без злого умысла

только повторял про себя: «И ни за что отвечать не надо. Хлоп, и готово, темно и пусто. И ни за что отвечать не надо…» Долго сидел до тех пор, пока встревоженный Хорев не коснулся его плеча:

— Павел Андреевич, Паша… Что ты?

Мохов невидяще уставился на него, сказал, покачивая головой:

— И все это правда, так оно и есть, так и будет всегда… Только так!

— Что будет, что правда? — не понял Хорев.

— Это я так, про себя, — смутился Мохов. — Все нормально, все хорошо.

Он бесцеремонно растолкал Лямина, усадил его, повернул за подбородок к себе мокрое, мятое его лицо, быстро спросил:

— Вы весь товар передали Судову, без остатка?

— Нет, почему весь? Остались еще шкурки, в тайнике, в тайге. Я могу показать место.

— Как обычно происходила передача?

— Я звонил, мы встречались километрах в десяти от города, и я передавал. Все очень просто.

— Значит, так, — сказал Мохов. — Если ты действием поможешь изобличить Судова, это будет еще одним смягчающим вину обстоятельством. Соображаешь?

— Не совсем.

— Ты возьмешь эти шкурки и передашь ему, а мы будем рядом. Теперь соображаешь?

Лямин молчал. Лицо его напряглось, энергично заиграли желваки на скулах.

— Никто не знает, что ты задержан, — видя, что тот не отвечает, продолжал Мохов, — кроме соседей, но мы их предупредим. Ну как?

— Вы думаете, суд это примет во внимание? — наконец спросил Лямин.

Лена встретила его в передней. Сначала она тревожно разглядывала мужа, потом провела рукой по колючей щеке, слабо улыбнулась и осторожно, словно боясь что-то разрушить, положила голову ему на грудь.

— Что бы ни произошло, — тихо сказала она, — я с тобой, слышишь?

Утром пришло сообщение, что в Иркутске задержан Куксов. Мохов прочитал телефонограмму, не выразив при этом ни радости, ни удивления, поднялся к себе в кабинет, вытащил чистый лист бумаги и крупно написал: «Рапорт».

--">