Марко Незе - Спрут 3

брат? — спросил аббат, приглашая его сесть.

— Я ищу покоя и мира. Я как утлый челн, который швыряют волны. Совсем потерял способность различать, где добро, а где зло.

Понимающая улыбка скользнула по суровому лицу аббата.

— А ты веришь в Бога?

Каттани пожал плечами и покачал головой.

— Нет, — ответил он, — Просто никогда не задавался этим вопросом.

— Но все же пришел просить помощи к людям, живущим в страхе божием?

Комиссар опустил веки, почти закрыл глаза.

— Видите ли, — пробормотал он, — сейчас у меня в жизни очень тяжелый момент. Чтобы обрести душевное равновесие, я нуждаюсь в слове людей верующих.

Аббат заметил, как руки у его собеседника задрожали, на лбу выступили капли пота.

— Да у тебя жар, — сказал он. — Идем.

Аббат проводил Коррадо в тесную монастырскую келью, свет в которую попадал сквозь маленькое круглое окошечко, и попрощался с ним.

— Здесь будет твой дом. До тех пор, пока ты этого хочешь.

В ту ночь сон, наконец, немного восстановил его силы, Но спал он совсем недолго и беспокойно, во сне его мучили кошмары. Стоило закрыть глаза, как перед ним вновь вставала страшная картина: дочь в руках похитителей, которые ее насилуют, а она рыдает и взывает о помощи… Во сне он кричал: «Паола, Паола!» И мгновенно просыпался обессиленный, с тяжестью на сердце.

Он видел жену, сраженную пулей, медленно оседавшую на землю в его объятиях. Он звал ее, словно желая удержать жизнь, покидавшую тело. После этих кошмаров Каттани с трудом приходил в себя. От боли разламывалась голова, кровь громко стучала в висках. Он чувствовал себя погруженным в абсолютную тишину, в какой-то искусственный мир, укутанный в вату, где нельзя было различить ни малейшего шороха или скрипа. Он никогда и не подозревал, что тишина может быть такой гнетущей, хуже, чем городской шум.

На рассвете, когда первые слабые лучи солнца скользнули по стене кельи, он различил мелодичные приятные звуки. Коррадо встал и, пройдя в том направлении, откуда слышалась музыка, подошел к алтарю. Пение монахов, сопровождаемое звуками органа, плыло ввысь со стоящих в нефе скамей. Оно смягчало сердце подобно бальзаму.

Постепенно Каттани свыкся с монастырской жизнью. Однажды он заглянул в мастерскую, где низенький, сгорбленный монах тщательно расписывал глиняные статуэтки для рождественских ясель^[3]. У него на столе выстроились десятки уже готовых фигурок, а другие были приготовлены для раскраски.

Монаха звали Бернардо. На мгновение его рука с кисточкой застыла в воздухе: он раздумывал, какого цвета взять краску. Выбор пал на красную.

— Мне нравятся яркие цвета, — объяснил он. И не отрываясь or работы, пригласил Коррадо войти, — Помоги-ка мне раскрашивать.

— У меня жена умела делать такие вещи, — ответил Комиссар. — А я никогда не держал в руках кисточки.

— Да это очень легко. Тут нечего уметь: только терпение да твердая рука.

— А у меня дрожат руки. Вот, гляди, мне никак не удержать их неподвижно.

— Наверное, пьешь?

— Признаюсь, в последнее время немного перебирал. Не потому, что мне нравится. Я без этого не мог обойтись.

— Хочешь себя погубить? Жизнь и так слишком коротка.

Коррадо, раздосадованный, метнул на монаха косой взгляд.

Тот продолжал:

— Ох, знаю я, о чем ты думаешь: что я не имею права так с тобой разговаривать, раз живу тут отшельником и не знаю, что за штука жизнь.

— Вот именно, — сухо отозвался комиссар.

— Я тебе признаюсь, до того, как надеть эту рясу, я тоже принадлежал к миру, из которого ты пришел. Потом в один прекрасный день начисто покончил с прошлым.

Каттани изучающе всматривался в его лицо, хотел обнаружить на нем следы прошлой жизни.

— Почему вы укрылись здесь? Из страха или из гордости?

Монах приподнял фигурку волхва, проверил на свету краски и проговорил:

— Жизнь — это поиск… Изо дня в день мы продолжаем искать верный путь. Иногда нам кажется, что мы его нашли.

— Верный путь… — машинально повторил Каттани, — А какой он, этот верный путь, для меня?

— Прощение. Я не хочу читать тебе проповедь. Но только прощение может вернуть в твою душу мир и покой, которые ты ищешь. У тебя же душу переполняет ненависть. Ты думаешь, что единственное средство от нее избавиться — это месть.

Выйдя из мастерской монаха, Каттани еще долго размышлял по поводу этого слова: прощение. Легко сказать — простить. Разве можно требовать, чтобы --">