Максим Карлович Кантор - Чайник Рассела и бритва Оккама

инспекторе не было ни на грош, но он похлопал в ладоши — так выразил восхищение фантазией колледжа.

— И тут у вас фантазия разыгралась. Ведь старичок — он и с горлом перерезанным, он и в кипятке обваренный, и в саже перемазанный, да еще и инфаркт у покойника — диагноз и без того запутанный, так решили все еще больше запутать. Уж не знаю, кто из вас додумался сочинить про германского шпиона, про любовниц, про польских диверсантов и про агентов Муссолини. Но люди вы с воображением, а, главное, цель была понятна — все запутать так, чтобы никому и в голову не пришло, что старичка креслом зашибло. Тут всего мало: давай еще подробностей, давай еще деталей. Чтобы не три подозреваемых, а шесть! Чтобы не только германский шпион, а еще и британский фашист…

Раз германский шпион, давайте для пущего безумия вольем старику в рот цианид. И пару капель брызнули. Эх, леди и джентльмены… Я-то сразу понял, что и цианидом его никто не травил, и никакому союзу фашистов этот старый… гм… пожилой джентльмен был не нужен. И германского шпиона никакого сроду не было… Был бы здесь шпион, вы бы все от страха померли: вдруг шпион до бухгалтерских книг докопается. Нет шпиона в природе. И сотрудников военной разведки нет. Вы, майор, были завскладом в стройбате. А вы, дама Камилла, про МИ6 только в газетах читали. Эх, господа профессора… Но вам очень хотелось меня дурить. Уже остановиться не могли. И я даже понял, почему так… Кое-чему я все же здесь научился…

— Расскажите нам, Лестрейд, что вы поняли, — сказал Холмс. — В конце концов, пришла пора и мне чему-то у вас поучиться.

— Да, расскажите, — сказал Мегре.

— Так вы, Холмс, тоже тут полазали по библиотекам, повышали образование. И вы, Мегре, к знаниям потянулись. А я, признаюсь, терпеть все это занудство не могу; жизнь и без того не сахар. Но наблюдать — наблюдаю. И вот я заметил, как они все науку изучают. Сначала читают какую-то книжку. Потом комментарии к этой книжке. Потом пояснения к комментариям. Потом комментарии к пояснениям. Потом сноски. Потом новый ученый приходит и пишет диссертацию про сноски к комментариям к пояснениям. И все обсуждают этого парня. А вот про то, о чем написана первая книжка, уже никто не помнит. А она, может быть, была написана про то, что читать вредно. Вот как все устроено…

Лестрейд махнул рукой.

— Да ладно. Что это обсуждать. И так ясно. И вот я понял, что вы так же, как свою науку обустроили, так и это дело перегрузили подробностями. Вам все было мало! Не поленились в парижский ресторан «Максим» забросить бумаги про Вытоптова… Не поленились советского полковника НКВД сочинить… и ведь вы ничего не боялись! Отлично понимали, что любое обвинение развалится — никто не пострадает… Следствие сойдет с ума — и закроется… Так ведь наука и делается… Эх, господа…

И горестным голосом инспектор закончил свою речь:

— Так ведь и вся жизнь наша устроена. Речи говорят, партии выдумывают, за что-то там борются. Вот и война скоро будет. И людей много убьют. И все это как пояснения к комментариям — идет помимо нас и не про нас. Нас убивают, зовут на демонстрации, против кого-то, за кого-то… А обворуют все равно. Дело закрыто, леди и джентльмены. Вы все свободны.

— Свободны? — спросил майор Кингстон. — И даже Том Трумп?

— Вы и впрямь хотите начать процесс, майор? — устало спросил Лейстрейд. — Отпустите Тома. Он никому не расскажет про клей. Хотите совет, Том? Поезжайте в Америку. Начните новую жизнь.

— И поеду, — с отчаянием сказал Том Трумп, — вот возьму и поеду. У меня сынишка маленький, Дональд. Пусть хоть мальчишке повезет.

— И правильно. Нам пора на поезд, коллеги, — и Лестрейд показал расписание Холмсу и Мегре. — Мы пообедаем на станции. Там неплохие камберлендские сосиски. Мне в семь надо быть в Лондоне. Приезжает теща, и если я ее не встречу… эх, что тут говорить.

— Пора, — согласился Холмс, — Впрочем, одна деталь. Я был официально нанят для расследования. Вот мой счет, господа. Прошу оплатить. Я человек небогатый.

— Мой гонорар переведите на счет комиссариата, — сказал Мегре, — он вам известен. В путь!

— И последнее, — сказал Лестрейд с порога, — сдайте бритву и чайник в музей философии. Пусть студенты учатся. Дураков нечего жалеть.

Конец.

--">