Григорий Васильевич Романов - Кафкинская стейшн

Дмитрий Иванович слушал приговор, и глаза его все больше округлялись от недоумения. Поискав в своих бумагах, он стал водить пальцем вслед доносившимся словам:

– Она что, опять обвинительное заключение читает?

– Нет, приговор.

– Да, тут же дословно…

– Ну, вот так у них мысли совпали.

– Что, прямо, до запятой?

– Вы не переживайте. После слов «Суд приговорил» найдете десять отличий.

И не обманул, ведь. Невнятной скороговоркой суд признал Дмитрия Ивановича виновным и назначил ему наказание в виде реального лишения свободы, поскольку исправление без изоляции от общества не счел возможным. Оно и понятно. Общество, это ж не кафедра прикладной математики!

Один из «декоративных» приставов жестко взял Дмитрия Ивановича под руку, а второй протянул гостеприимно раскрытые наручники. Увы, они были не из сексшопа.

– Вам понятен приговор? – спросила судья.

Открытый рот осужденного был ответом на этот вопрос.

Вся надежда была теперь на апелляцию: Трое судей, все-таки, судить будут. В городе, понятно, рука руку моет. Устроили междусобойчик. Ну, ничего. Область вас поправит.

И вот она, апелляция!

Коллегия из троих судей заседала на высоком постаменте, что несколько измельчало участников процесса, делая их похожими на туристов у подножья ацтекской пирамиды.

С другой стороны, это подчеркнутое неравенство с судом уравняло меж собой защиту и обвинение. Прокурор здесь уже не выглядел правой рукой суда, а терялся вместе со всеми, внизу.

Лицом судьи были похожи на невозмутимых сфинксов, устремивших взгляд в вечность. Ту самую вечность, которую предстояло провести их бесчисленным крестникам в местах не столь отдаленных.

Впрочем, они свободно давали высказаться участникам процесса, не одергивали, ртов не затыкали. Даже профессорскую экспертизу, отвергнутую в первой инстанции, приобщили к делу. В общем, демократичные такие были, сфинксы.

И демократия, как ей положено, дала плоды. От официальных и сухих речей стороны быстро перешли к таким формам общения, от которых до матерщины и мордобоя рукой подать. К счастью, ни того, ни другого не случилось.

Дмитрий Иванович, уже вдохнувший запах тюрьмы и ее премудростей, явился с рукописными жалобами, в которых абзацами цитировал комментарии к УК и УПК, данные Верховным судом, Генпрокуратурой и неким экспертным советом при МВД.

Адвокат попытался объяснить ему, что комментарии законной силы не имеют, но не убедил. Авторитет его теперь был подорван первым судом, поэтому Дмитрий Иванович не остановился, пока не зачитал все до конца.

Сам адвокат вступил в перепалку с прокурором более предметно. Жаль, не слышал ее Г. Перельман. Он бы тогда понял, что есть в математике вопросы посложнее теоремы Пуанкаре.

Постепенно холодные маски безразличия покинули судейские лица, и они с нетерпением заерзали в креслах. Дискуссия стала увлекать и их, захотелось тоже в ней поучаствовать.

Но, желание это натолкнулось на непреодолимое препятствие. Суть его в том, что никто из них не только не читал, – в руках не держал дела Дмитрия Ивановича. Даже на стол его принес секретарь. Так что ничего, кроме обложки с цветастыми штампами и резолюциями, они не видели.

С немой надеждой поглядывали они на судью-докладчика, который, возможно, дело просматривал. Но и с ним случилась та же беда: доклад по делу он получил за полчаса до заседания от своего помощника, который и был его автором. Пришлось удовольствоваться ролью слушателей и зрителей. А послушать и посмотреть было на что!

Досада на такое несправедливое лишение голоса компенсировалась одним: мели Емеля, а решение будем принимать мы! Именно эта мысль читалась теперь на их лицах, словно они лицезрели и судили боксерский поединок, рефлекторно сжимая кулаки и выпячивая вперед челюсть.

Наконец, в очередную короткую паузу, председатель спросила:

– У вас все?

Пары секунд хватило бы оппонентам, чтобы крикнуть: «Нет, не все!»

Но председателю, с ее сноровкой, и одной было достаточно, чтобы произнести: «Суд удаляется в совещательную комнату для вынесения определения»

– Всем встать! – гаркнул пристав.