Сергей Нуриев - Идолов не кантовать

Тем более что в списке его знакомых ни одного с козякинской пропиской не значилось.

В комнате матери и ребенка он представился школьником без документов, отставшим от туристической группы. Сонная дежурная сочувственно покивала ему из дверного проема и, выслушав грустный монолог подростка, сказала:

— Без мамы не пущу, сынок.

Акселерат покосился на раскладушку, где, раскинув кулаки, грозно храпел здоровенный детина.

— А это, часом, не моя мамка?

— То не мамка, сынок, то папка, — все так же нежно ответила дежурная. — В виде исключения впустила с пятью мальчишками. Пожалела деток.

— Его дитяти? — допытывался пришелец, заглядывая в коридор, где на полу, затаившись, спали чеченцы.

— А ну их, — махнула сердобольная рукой, — беспризорные. Пропадут ведь. Ну, ты иди, сынок, места все равно, вишь, нет. Иди с богом, голубчик.

Комната отдыха для взрослых и одиноких ввиду нерентабельности была переоборудована в видеозал, и оттуда доносилась пальба.

Не теряя присутствия духа, молодой человек прошелся возле касс, без намерения заводить там знакомства, пообщался с дежурным по вокзалу и, воодушевленно насвистывая, вернулся в общий зал.

"Ложка дегтя кашу не испортит", — рассудил он, примирившись с неудобствами.

Из всего этого следовало, что привело его в эти края какое-то важное и, должно быть, срочное дело.

По станции объявили о прибытии почтово-богажного поезда, и двое отчаянных пассажиров бросились к нему, освободив два кресла. Правила этикета, как известно, на вокзалы и кладбища не распространяются, и поэтому за вакантные места развернулась равная борьба между мужчинами и женщинами. Незнакомец подобрался. Ближайшее место было в левом крайнем ряду, и к нему он явно не успевал. Изловчившись, он метнул через головы конкурентов свою сумку и еще, до того, как она, описав дугу, плюхнулась на сиденье, крикнул: "Занято!". Оторопев от такого нахальства, граждане на мгновение застыли, чем метатель и воспользовался, хладнокровно завладев креслом.

Томиться предстояло до утра. Молодец выбрал удобную позу и, склонив на спинку голову, прикрыл глаза.

Заснуть ему мешал неопрятного вида старичок, явно претендовавший на тоже место. Старик маячил взад-вперед и, как бы невзначай цепляясь за ботинки почивающего молодца, сварливо ворчал:

— Клюшки расставляют тут всякие… Нормальным людям проходу нету. Эхма, бездельников развелось.

Бездельник лениво открыл один глаз и беззлобно пригрозил:

— Мужчина, будете нарушать общественную дисциплину — арестую.

— Брешешь ты все. Никуда ты меня не арестуешь, — отозвался старик и расположившись прямо на полу, принялся мостить из своих пожитков подобие подушки. При этом его узел подозрительно постукивал о кафель, издавая глухой металлический звук.

— Э, а ты, часом, не террорист, мужик? — спросил скучающий молодец. — А то мне выспаться надо.

— Не-а, не террорист, — признался старик, старательно произнося трудное слово. — Я бомж. Бомж Бруевич.

— Кто?

— Без определенного места жительства Бруевич. А ты кто будешь?

— Сомж Мамай, — представился молодой человек.

— Чего?

— С определенным местом жительства Потап Мамай.

— А, не слыхал, — откровенно сказал старик, скручивая козью ножку. — Значит, ничего живешь? А меня вот не сажают. Третью зиму маюсь, в тюрьму по-человечьи посадить не могут.

— Воровать пробовал? — участливо спросил Потап.

— А как же! Только щас на копейку украдешь, а морду набьют на целый рубель.

— Потерпевшие бьют?

— Какие там потерпевшие! — горестно отмахнулся Бруевич. — Воры ж и бьют. Воров щас больше, чем потерпевших, понимаешь.

— А президента материть пробовал?

— Кто ж за это посадит!

Мамай задумчиво посмотрел на огромную пыльную люстру.

— Ничего, — проговорил он, — ничего, когда я стану президентом — приходи, помогу.

— Чем же ты мне поможешь?

— В тюрьму посажу.

— Вот спасибо, — поблагодарил бомж, укладываясь, — приду.

— А пока жениться тебе надо, фиктивно. Чтоб прописка была. Прописка будет — тогда посадят.

— Это верно. Меня первый раз с пропиской сажали.

Помолчали.

— И за что ж ты срок мотал? — полюбопытствовал Потап с настороженностью, какую обычно испытывают люди несудимые к судимым.

Старик подложил под голову свой картуз и охотно ответил:

— Статья двести двадцать четыре-прим, а вторая ходка — --">