Шарль Эксбрайя - Позор семьи

что нужно сделать, чтобы разлюбить тебя.

Она ничего больше не сказала, забыв уже о причине их спора, и, слегка прижавшись к нему, выдохнула:

— Расскажи мне, что мы будем делать, когда поженимся?

— Ну так вот…

— Нет! Сначала расскажи мне о нашей свадьбе.

— Это произойдет в Сент-Жане… Но для этого нужно, чтобы ты исповедалась.

— Ну и как ты думал? Я же и без того причащаюсь три раза в год!

Бруно подумал, что если Пимпренетта была искренней, а это явно было так, она не относила к грехам содеянное ею, и ее духовнику, должно быть, пришлось выслушать много интересного. Не догадываясь о мыслях своего возлюбленного, Пимпренетта щебетала:

— Папа мне подарит чудное свадебное платье, которое он привез из Италии, а мама обещала свое жемчужное колье, ты его помнишь…

— …То, что было украдено пятнадцать лет назад в Каннах и потом Доминик Фонтен, по прозвищу Богач, продал твоему папочке?

— Ага, оно! Ну просто замечательная у тебя память!

— Я опасаюсь, как бы полиция о нем тоже не вспомнила…

— Полиция? Какое дело до этого полиции? Папа ведь заплатил за это колье, так? Что у тебя за дурацкие идеи, Бруно?

Он в ответ на это только улыбнулся и сказал наставительным тоном:

— И все-таки… Я боюсь, что на нашей свадьбе будет изрядное количество полицейских…

Она порывисто отодвинулась:

— Полицейские на нашей свадьбе? Это кто же их туда пригласит?

— Их никто никогда и не будет приглашать, дорогая, они сами приходят… Ты же понимаешь, что если все друзья наших родителей будут присутствовать на нашем бракосочетании, это будет самое великолепное сборище «багаленти»^[1] за последние тридцать лет! Не думай, что полиция упустит возможность проверить, не утратили ли их «протеже» свою былую спортивную форму, и освежить в памяти их лица. Мой тебе совет: носи свое колье дома за закрытыми дверями, иначе ты рискуешь провести свой медовый месяц в Бометте^[2]…

— Это было бы несправедливо.

— А та, у которой стянули колье в Каннах, ты думаешь, она находит это справедливым?

Заметно растеряв свою уверенность, Пимпренетта задумалась:

— Но ведь прошло уже так много времени…

— А если у тебя украдут твое колье, тебе что, будет наплевать на это через пятнадцать лет?

— О, нет.

Недовольно надувшись, она добавила:

— Ты меня совсем запутал своими историями! Чего же ты хочешь в конце концов?

— Ты считаешь, что будет лучше, если я совсем ничего не буду делать?

— Можешь ты работать?

— А чем же я занимаюсь, по-твоему?

Он взял ее руки в свои.

— Послушай меня, Пимпренетта. Я люблю тебя больше всего на свете и не хочу тебя потерять… А ведь это произойдет когда-нибудь, если ты будешь продолжать этим заниматься. Сколько лет твой отец провел в тюрьме?

— Я не знаю…

— А твоя мать?

— О, мама! Не очень много… Наверное, меньше, чем твоя.

— Да, я свою мать почти не знаю. По воскресеньям бабушка водила нас посмотреть на нее через решетку… и ты хочешь, чтобы наши дети жили, как мы?

— Н…е-т.

— Чтобы они стали ворами, как все наши родственники?

Потрясенная, она поднялась.

— Повтори, что ты сказал, — произнесла она, пылая румянцем.

— Что наши родители и вся наша родня — сплошные воры.

— А!.. Теперь я поняла… Это… это ужасно! Ты просто чудовище, Бруно! Как ты смеешь оскорблять тех, кто произвел нас на свет? И ты еще утверждаешь, что почитаешь Богоматерь, которую ее божественный сын целовал у подножия своего креста?

Он с раздражением всплеснул руками:

— Ну при чем тут это?

— Как говорится: «Почитай отца и мать своих».

— Когда они достойны почитания.

— Может, ты еще скажешь, что мой отец вообще негодяй?

— А кто же он еще? Он целыми днями обворовывает государство!

— Он не ворует у государства! Он просто отказывается подчиняться законам, с которыми не согласен.

— Все преступники утверждают то же самое.

— Но мой папа никогда никого не убивал!

— По его вине немало людей провели часть своей жизни в тюрьме, по его вине таможенники убивали контрабандистов, работавших на него, по его вине погибали таможенники, оставляя вдов и сирот. И ты еще будешь утверждать, что твой отец не самый отъявленный негодяй?

— Я этого тебе никогда не прощу, Бруно! По какому праву ты смеешь так говорить? А твой отец…

— Я думаю точно --">