Кейт Росс - Дьявол в музыке (ЛП)

полицейский чиновник (комиссарио)

Паоло Занетти, его секретарь и переводчик

Часть 1. Март 1821

Мой князь со мной играет зло.

Когда пою я перед ним,

Он расправляет мне крыло

И рабством тешится моим. Уильям Блейк, «Песня»^[2]

Глава 1

Лодовико Мальвецци размашисто написал своё имя на листе и откинувшись назад, перечитал послание.

Кастелло-Мальвецци

13 марта 1821

Синьора

Мой сын, как и подобает, передал ваше письмо мне. Ваши призывы не тронули ни его, ни меня. Я клянусь Богом и Мадонной, что вы никогда не увидите Никколо и Бьянку, и не сможете поддерживать с ними связь до тех пор, пока остаётесь с синьором Валериано. Я полагаю, вы знаете, что я не бросаю слов на ветер.

Вы говорите, что они – ваши дети, и что из милосердия к ним, если не к вам, я не должен отрывать их от матери. Я говорю, что теперь у них есть лишь один родитель, который не опозорил их, – мой сын. Боже мой, неужели вы думаете, что я позволю любимым внукам – плоти от моей плоти, моим единственным наследникам – попасть в руки женщины, что запятнала своё имя? Моё единственное утешение состоит в том, что вы пребываете в положении, благодаря которому не можете произвести на свет ублюдков, что будут приходится моим детям братьями или сёстрами.

Я должен был догадаться, что как только Ринальдо вернётся из путешествия, вы окружите его своими мольбами и доводами. Я знаю, что вы и ваш друг набрались достаточно наглости, чтобы поселиться на другом берегу озера (я использую слово «друг» не из уважения к вашим чувствам, но потому что называть его «любовником» было бы противоестественно). Ваши надежды тщетны, а ваш приезд из Венеции – бесплоден. Вы не увидитесь с Ринальдо, а мои слуги знают, что любой, кто впустит вас в мой дом или скажет вам хоть слово о детях, испытает на себе всю тяжесть моего неудовольствия.

Если эта кара кажется вам чрезмерно суровой, спросите себя – а лучше спросите священника – соответствует ли она тому, что вы сотворили. В этом мире никогда не поздно покаяться. Отвергните синьора Валериано и вернитесь к моему сыну. Иначе ваши дети будут для вас так же мертвы, как если бы вы похоронили их своими руками.

Остающийся, к своему вечному позору и сожалению, вашим свёкром

Лодовико Мальвецци

Лодовико удовлетворённо улыбнулся. Составлено неплохо. Он сложил письмо, надписал адрес и прошёл к окну, где оставил на солнце восковую палочку. Конечно, свеча расплавила воск бы куда быстрее, но Лодовико считал чудовищным сумасбродством средь бела дня зажигать свечу лишь для того, чтобы запечатать письмо. Он уронил на послание порцию воска и поставил печать – чёткое, решительное изображение семейного герба – указывающий вверх меч и змей, обвивающий клинок.

Маркез^[3] уже собирался позвонить слуге, но по его лбу пробежали морщины, и он зашагал по комнате. Кабинет располагался на самом верхнем этаже самой большой башни замка. Одно окно выходило на запад – в него были видны двор, высокая шипастая стена, а за ними – простор лесистых холмов, где тут и там встречались каменные домики. Вдали высились пурпурные Альпы, укутанные туманом и увенчанные снежными шапками. Восточное окно позволяло видеть серебристо-голубую ленту озера Комо и его зазубренные мысы, изгибы, и деревянные мостки. Лодовико владел всем, что видел в окна, а то, чем он формально не обладал, подчинялось ему, уступая титулу, богатству и высокому положению среди австрийских владык Милана^[4].

И его невестка – простая женщина, почти девчонка! – почти два года бросала ему вызов, твёрдо держась своего чудовищного любовника и не поддаваясь на угрозы. Неверность была меньшим из её преступлений – в Милане у многих замужних дам были «кавалеры» и общество смотрело на это сквозь пальцы, если любовник был из хорошей семьи, а роман проходил достойно. Но Франческа отдалась певцу и такому, кого нельзя назвать даже мужчиной. Хуже того – она ушла от мужа, чтобы открыто жить с Валериано. Этого нельзя было выносить.

Лодовико вернулся к

--">