Оксана Сергеевна Царькова - Вино из призраков

А Пятничкин уже по десятому разу задавал въедливые вопросы Хвостневу про исчезновение Петричкина.

Меж тем, Хвостнева только черепушка трещала от выпитой вчера "беленькой". И более ничего не хотел он.

– Хвостнев, вы третьего дня были замечены у Петричкина, – бубнил следователь, – передали ему бутыль, как вы тут заметили: "на пробу, вдруг, дрянь какая", бутыль эту вы выиграли в карты у полковника Н*. И после этого никто Петричкина не видел. Так?

– Крррохоборры, – поручик грассировал, грозил кулаком в угол, плевался, – денег нет, ставят на кон дррррянь всякую, а ты за них, будь милостив, следователю ответ держи.

– Но полковник Н* в тот день был в своëм полку, что подтвердили его сослуживцы, – следователь, в который раз, терпеливо показывал Хвостневу протоколы опросов, – сам полковник недоумевает, зачем вы его приплетаете в эту историю, тем более, с отравлением.

Хвостнев, наконец, расслышал слова Пятничкина про отравление, и сделался нехорошо зелëным.

– А в бутыли, на коей лишь ваши отпечатки, Хвостнев, да ещё присно помянутого Петричкина, – изматывал душу канцеляризмами следователь, – обнаружен цианистый калий, в дозах, что слона убить-с можно. Отравили вы приятеля вашего, да и прикопали тело бездыханное. Или извращенцам каким пристроили. Тех, что до трупов, нынче, стали охочи. Тьфу…

И Пятничкин перекрестился на икону.

– Да я, ддда Бог с вами, да нет же! – Поручик, наконец, осознал свою будущность, и искал, безуспешно, сочувствие в усталых глазах следователя.

– Скоро суд, Хвостнев, за ним последует каторга, а если тело Петричкина найдут, то и дело пересмотру подлежит, а там…

И Пятничкин, зачем-то, выставил перед ополоумевшим Хвостневым ту самую бутыль с этикеткой "Вино из призраков".

Поручик дёрнулся, схватил бутыль, намереваясь…

Разбить, или испить хотел Хвостнев…

Не узнать. Потому как Пятничкин, как кобру, выкинул свою правую кисть, да и ударил поручика пониже правого уха, наискось, по шее.

Комом осел Хвостнев, выпустил бутыль, и она со звоном, выкатилась под ноги следователя.

А затем… началось невероятное.

Не осталось в Пятничкин не сонности, ни канцелярской препротивности. Он живо соскочил со стула, схватил бутыль через белый платок, и сунул в ящичек, а ящичек тот, неприметным щелчком отправил в двойное дно своего саквояжа.

– Сдохнуть хотел, – промычал с полу Хвостнев, – слааабббссс.

И зарыдал, размазывая тюремную грязь по щекам.

Пятничкин звякнул в колокольчик, извещая надсмотрщика, что допрос закончен.

– Бутыль то, не та, – вдруг, трезво и без вывертов, сообщил Хвостнев, – скоро и я к ним, туда… я понял. Хммм. И Лизонька заждалась, поди-ка. А?!

И поручик подмигнул Пятничкину, да так, что следователь сам скукожился изнутри, до кислой подблëвошной икоты.

Суд над Хвостневым, как и предрекал Пятничкин, был скорым.

Приговор в семь лет каторги за отравительство Петричкина – Хвостнев принимал сидя, ибо, истаявшая до скелета оболочка его была не в силах стоять.

И только из безжизненных провалов глазниц его пялились на всех два полыхающих безумием глаза. Он, то и дело, подмигивал Пятничкину, и мотал башкой в сторону единственного доказательства своей вины – бутыли "Вина из призраков".

Как уныло кладбище зимой.

Вроде, и дорожки почищены, и снег свеж, бел, и совсем не изгажен серой отрыжкой слякотного города.

Даже вездесущий столичный ветер спит, и не задирает подола шинели.

Поворот, поворот. Вот он – искомый квартал "города мёртвых".

Вдруг, серая мешковина сугроба шевельнулась, вскинулась навстречу, заставив сердце рваться к горлу и заткнуть изнутренний крик ужаса.

– Алëша, принëс?!

– Максим Максимович, милейший, – Пятничкин достал платок и утëр пот, заструившийся под фуражкой, – господин полковник, вы напугали меня, до сме… рти…

– Ах, Алëша, – полковник Н* выглядел столь плохо, что думалось о нëм как о кладбищенском призраке, сгорбился над маленьким белым обелисочком, – мне сейчас не до церемоний, я далëк я от мирского. Далëк. Вот и не додумалось мне, что испугаю тебя.

Пятничкин прочёл на памятнике надпись "Лизонька, Ангел небесный, прости", и не сдержался – спросил.

– Лизонька вам, Максим Максимович, приходится? Почему вы по ней так печалитесь?

– Ах, Алëша, я ей дважды убийцей довожусь. Душе этой чистой. Настолько чистой, что она в бутыль эту треклятую…