Наталия Орбенина - Дама чужого сердца

но художник проявил большое мастерство в сложной работе. Глаза на первый взгляд казались невыразительными, небольшими. Но только в первый миг, потому что в следующее мгновение хотелось смотреть в них вновь и вновь, насколько хороши и ярки оказывались эти сапфировые глаза.

Утолив первое любопытство, разглядев гостью с ног до головы, публика ринулась задавать вопросы, которые посыпались со всех сторон, да так ретиво, что устроители с трудом наводили порядок.

– Господа, да имейте же терпение!

– Соблаговолите соблюдать очередь и порядок!

– Не извольте размахивать руками и кричать, глухих нету!

– Не перебивайте, сударь!

Юлия Соломоновна отвечала с нежной улыбкой и смотрела на своих почитателей, как мать на шаловливых детей. Те же, которые непременно хотели ей досадить неприятными вопросами, оказывались сущими дураками в глазах соседей и в своих же собственных, потому как писательница непостижимым образом находила такие ответы на самые каверзные, а другой раз и грубые вопросы, что количество их довольно быстро иссякло. Ведь как по обыкновению бывает, тот, кто хочет покрасоваться острым словцом, стремится не истину узнать, а себя вперед выставить.

– Госпожа Иноземцева, ваши романы полны такой интриги, что диву даешься, и как это вы такое выдумываете?

– Интрига не самое главное. Это как приправа, нет, скорее соус к блюду. Она придает особый вкус, аромат основной идее, помогает обрисовать характер героев. Главное для меня понять психологическую историю, что связывает или разделяет героев, мучает их, возвышает, о чем они страдают, к чему стремятся.

– И как же сие происходит?

Сочинительница замялась. Этот вопрос ей задавали без конца. И всякий раз она говорила правду, в которую никто никогда не верил.

– Ей-богу, не знаю, как объяснить, но все, что я пишу, проходит перед моим мысленным взором, точно я вижу это в реальности. Мои герои для меня совершенно живые люди. Я слышу их голоса. Я вижу их, иногда мне кажется, что могу и осязать. Порой мне не надо ничего придумывать, я только беру перо в руки. А оно уже мчится по бумаге со скоростью поезда. Только успевай донести руку до чернильницы!

– Экая вы счастливица! Значит, вам не ведомы муки творческого кризиса, когда нету сюжетов и за день, за месяц не намучаешь и трех слов?

Юлия Соломоновна с некоторой тревогой вгляделась в лицо задающего вопрос. Не свой ли брат писатель с ревнивым интересом?

– Отчего же, и у меня бывают пустые для творчества дни, недели, а то и месяцы. Я сторонница господина Соловьева, нашего известного философа, который утверждает, что творчество – это божественное откровение, мистический экстаз. А разве такое бывает по расписанию?

– Значит, вы мните себя избранницей Божией, коли полагаете, что вашей рукой водит Божественное провидение? – продолжал саркастический собеседник.

– Полно, сударь, – сочинительница как будто даже испугалась, – я не столь самонадеянна для подобных заявлений. Каждый сам понимает свои отношения с Богом. И потом, у нас здесь не богословский диспут!

– А все же, как же сюжеты, откуда вы черпаете их, столь замысловатые? – раздались другие голоса менее искушенных почитателей.

– Вы не поверите, но все, о чем я пишу, это моя жизнь, это все про меня, но только иносказательно. Какие-то жизненные наблюдения, обстоятельства – вот и толчок. И пошло-поехало!

– Трудно поверить, вы ведь достаточно молоды, откуда у вас столько жизненного опыта, чтобы хватило на множество книг и сюжетов?

Писательница слегка рассмеялась.

– Иногда довольно малого. Необычное лицо прохожего, испуг от темного угла, зловещий шелест листвы, любовная парочка в сквере. Да мало ли что! Жалкая собачонка под дождем, история, рассказанная в светской гостиной. Все это – мое сокровище, все мне пригодится!

Вопросы все продолжались, публика не унималась. Хотя было совершенно заметно, что молодая женщина с приветливой улыбкой на лице, с мягким голосом и скупыми жестами, все же внутренне напряжена, все разговоры даются ей с трудом. И только большой опыт подобных встреч дает ей возможность продолжать беседу с залом.

– Значит, все, о чем вы пишете, это про вас саму? Это про вашу любовь или нелюбовь. Про ваши тайные желания, благопристойные, как и подобает жене и матери семейства, или преступные, гадкие, неприличные, темные?

Писательница вздрогнула всем телом, словно ее ударили хлыстом. Она устремила свой взор в самый конец зала, --">