Елена Фили - Старый грех

назад умерла. А перед смертью рассказала мне все. Вот я и пришел. На отцов своих посмотреть. Да на тебя. Спросить хотел, как же ты жил с этим? Совесть не мучила?

– Сопляк,– ругнулся Наум,– ты мою совесть не тронь. Я всю жизнь свою этой трусостью сломал! Все вспоминал, да до сих пор вспоминаю тот треклятый день! Не спас бы сестру, что я, мне шестнадцать было, а там парни двадцатипятилетние, да с топорами. Не спас бы, но умер достойно, прихватил бы с собой хоть одного! Так нет же! Сидел на чердаке, плакал, как девка, но не вышел! Не вышел!– Наум закрыл лицо руками и зарыдал, впервые за всю жизнь после того дня. Потом утерся рукавом, и спросил, холодея от предчувствия:

– А сестра знала, что я на чердаке был?

– Знала. Она перед смертью все жалела тебя, говорила, что Бог тебя сам наказал.

Наум посмотрел в темное окно.

– И что теперь? Убивать меня пришел? Ну, давай, не тяни.

– Передумал я. А хотел. Да вижу, и правда Бог тебя наказал, и наказывает до сих пор. Пойду я.

– Постой, спрошу тебя…

– Павел.

– Да, Павел, а ты не побоишься теперь жить? Тоже ведь грех-убийство? Кровь на руках, не страшно?

– Да ты что, Наум, я как отомстил за мать, мне прямо жить захотелось, будто камень упал с души. Я теперь в глаза смогу людям смотреть, я за мать заступился!

Наум снова сгорбился, зажал руки меж колен, потом поднял голову:

– А зачем ты Прохору голову-то отрезал? Не по-людски это.

– Я ему когда напомнил тот сарай, он, гнида, насмехаться стал, говорит, она так кричала, когда мы мешок ей на голову натянули, так кричала, пришлось стукнуть по мешку камнем, чтобы замолчала. Ну, я и полоснул его ножом по горлу, чтоб заткнулся, да не рассчитал. Голова почти отвалилась, на коже и мышцах висеть осталась, нож-то у меня знатный, охотничий, на медведя можно с ним идти. А нос у мамки сломанный был, это я помню. Хотел выбросить голову-то. Да ты нашел. Хорошо следы читаешь.

Дядя и племянник помолчали.

– Может, выпьем? За упокой? И за знакомство?– Наум с надеждой посмотрел в родные, так похожие на сестринские, глаза.

– Нет. Пить я с тобой не буду. Уйду сейчас. А ты живи. И помни.

Дверь снова скрипнула, и Наум остался один. Так и просидел до утра.

Пристав со следователем приехали на следующий день. Всех допросили, но ничего не нашли. Объяснили, что в лесах объявился беглый каторжник, видно его поганых рук дело. Прохора, Петра и Ефима похоронили на деревенском кладбище рядом. Раз в год, в один и тот же день, на могильных крестах, на каждом, появлялся серый мешок из рогожи. Бабы крестились, а мужики вздыхали. Видно, говорили они, так и не простился всем троим какой-то старый грех.

--">