Олег Воля , Джин Би - Весь мир театр

невозможно, а потому врач склонился над покойным и начал осматривать его, не ведая, что повторяет те же действия, что ранее проделал Роджерс. Наконец, врач поднялся с колен и, вытирая руки платком, произнес:

— Если вам понадобится узнать, что за яд был применен, то мне нужно будет провести аутопсию, сиречь — вскрытие трупа. Цвет органов поможет установить истину. Как говорил великий Парацельс: «In color erit indicant verum». Но то, что это отравление — несомненно, сэр. Все симптомы в наличии.

— Дьявол! — выругался офицер. — Где бумаги мерзавца?

— К-какие бу-бумаги?! — опешил Шекспир. До него стало доходить, что офицер заявился в театр не по поводу безвременной кончины покойного, а как раз наоборот — желая того застать в добром здравии.

— Где его сундук? — гаркнул офицер. — Быстро!

Шекспир, мелко семеня впереди офицера, бросился к гримерке. На лице его читалось сожаление человека, из-под носа которого увели оброненный шиллинг.

Один солдат остался с трупом. Второй же им попался по пути, он тащил деда Генри, Роберта Рэя, который, не успев еще расстаться с одеянием монаха, недоуменно крутил головой по сторонам, ища сочувствия.

— Сэр, вот этот человек дал склянку с ядом дохлому засранцу! — толкнув «монаха», доложил стражник.

— Я не при чем! Я не виновен! — взвился тот, когда предстал перед офицером. Но тут же осекся от тычка стражника в спину.

— Невиновен? Вот как? У меня тысяча свидетелей.

— Но… Это же… я играл роль! — монах побледнел и покрылся испариной.

— Вот и замечательно, — холодно заметил офицер. — У тебя еще будет возможность показать свое искусство в узком кругу ценителей таких талантов.

Он обернулся к страже:

— Увести этого честного джентльмена.

* * *

Мастера заплечных дел в какой-то мере артисты тоже, думал Роберт Рэй, сидя на жестком, грубо, но прочно сделанном дубовом кресле. Оно могло бы быть пародией на трон, если бы не торчащие тут и там железные детали различного вида. Непонятность их назначения вызывала ужас. Но Роберт уже догадался, что вот то кольцо служит для фиксации головы, а вот эти обручи — браслеты, в которые помещают руки испытуемого, что, впрочем, и произошло вскоре. Зафиксированными оказались также и ноги.

Камера пыток — сцена, палач — артист, а жертва — зритель. В этом они похожи. И у артиста театра, и у палача одна задача — чтобы зритель верил и полностью раскрыл всю душу. Вот только на это представление Роберт никогда бы не купил билет.

Роберт оказался раздет — монашеское одеяние, в котором он так и прибыл, полетело на сырой и грязный пол. Затем он оказался прикован в одном исподнем к подлокотникам и ножкам кресла и оставлен в одиночестве. Чтобы ему было чем скоротать время, палач любезно пододвинул поближе столик, на котором были разложены по порядку страшные инструменты — крючки, клещи, ржавая пила, какие-то сверла и зажимы вроде плотницких, молоток.

Дальше, у стены, стояла жаровня, рядом с ней — кузнечные меха. В жаровне красным цветком тлел уголь, и в самый жар его были воткнуты несколько прутов, по которым медленно поднималось бордовое свечение. Вся пыточная освещалась несколькими масляными лампами. Если и были окна где-то, то Роберт их не замечал, да и к тому же на улице уже стало темно.

Неизвестность и неопределенность пугали едва ли не больше, чем ржавое железо на столике. В довершение ко всему, от неподвижного сидения кровь застоялась в членах, и холод подземелья стал неудержимо проникать в тело. Старого актера начало трясти.

Наконец в коридоре послышались шаги, цоканье подковок на подошвах и случайный звон шпоры о камень. Значит, решил узник, палач возвращается не один.

В камере появились двое — палач и офицер, что был в театре и приказал схватить артиста.

К этому времени Роберт был полностью готов сотрудничать с властями искренне и истово и, может быть, сознаться кое в каких грешках — как два месяца назад метнул глиняный кувшин в голову пьяного кирасира из Соммерсета, мочившегося под окном. В те дни был устроен военный смотр, и город заполняли солдаты. Кувшин разбился о шлем, а кирасир, на потеху всем, свалился в свою же лужу мочи.

Удивительно, но палач называл офицера «мастером», так же, как в театре величали они Шекспира. Да, здесь точно был мрачный театр, и сейчас начнется первый акт…

— Мастер, давайте я его пощекочу немного, чтобы был поразговорчивей? — спросил палач, перекладывая --">