Борис Акунин - Смерть Ахиллеса

бедняга, что высшие сферы на нем поставили крест. Приписали к старой калоше, вскорости предназначенной на помойку. Такие вот думы были у генерала Караченцева.

А о чем думал Петр Парменович Хуртинский — бог весть. Больно уж таинственного хода мысли был мужчина.

Немой сцене положило конец появление нового персонажа, бесшумно выплывшего откуда-то из внутренних губернаторских покоев. Это был высокий тощий старик в потертой ливрее с лысым блестящим черепом и лоснящимися расчесанными бакенбардами. В руках старик держал серебряный поднос с какими-то склянками и стаканчиками.

— Ваше сиятельство, — сварливо сказал ливрейный. — Пора от запора отвар кушать. Сами потом жаловаться станете, что Фрол не заставил. Забыли, как вчера-то кряхтели да плакались? То-то. Нут-ко, ротик раскройте.

Такой же тиран, как мой Маса, подумал Фандорин, хотя обличья прямо противоположного. И что за порода этакая на нашу голову!

— Да-да, Фролушка, — сразу же капитулировал князь. — Я выпью, выпью. Это, Эраст Петрович, мой камердинер Ведищев Фрол Григорьич. С младых ногтей меня опекает. А вы что же, господа? Не угодно ли? Славный травничек. На вкус гадкий, но от несварения исключительно помогает и работу кишечника стимулирует превосходнейшим образом. Фрол, налей-ка им.

Караченцев и Фандорин от травничка наотрез отказались, а Хуртинский выпил и даже уверил, что вкус не лишен своеобразной приятности.

Фрол дал князю запить отвар сладкой наливочкой и закусить тартинкой (Хуртинскому не предложил), вытер его сиятельству губы батистовой салфеточкой.

— Ну-с, Эраст Петрович, какими же такими особыми поручениями мне вас занять? Ума не приложу, — развел руками замаслившийся от наливочки Долгорукой. — Советников по таинственным делам у меня, как видите, хватает. Ну да ничего, не тушуйтесь. Обживитесь, присмотритесь…

Он неопределенно махнул и мысленно прибавил: «А мы пока разберемся, что ты за воробей».

Тут допотопные, с измаильским барельефом, часы гулко пробили одиннадцать раз, и подстегнулось третье звено, замкнувшее фатальную цепочку совпадений.

Дверь, что вела в приемную, распахнулась безо всякого стука, и в щель просунулась перекошенная физиономия секретаря. По кабинету пронесся невидимый, но безошибочный ток Чрезвычайного События.

— Ваше сиятельство, беда! — дрожащим голосом объявил чиновник. — Генерал Соболев умер! Тут его личный ординарец есаул Гукмасов.

На присутствующих эта новость подействовала по-разному — в соответствии со складом натуры. Генерал-губернатор махнул на скорбного вестника рукой — мол, изыди, не желаю верить — и той же рукой перекрестился. Начальник секретного отделения на миг приоткрыл глаза в полную ширину и немедленно опять смежил веки.

Рыжий обер-полицеймейстер вскочил на ноги, а на лице коллежского асессора отразились два чувства: сначала сильнейшее волнение, а сразу вслед за тем глубокая задумчивость, не покидавшая его в продолжение всей последующей сцены.

— Ты зови есаула-то, Иннокентий, — мягко велел секретарю Долгорукой. — Вот ведь горе какое.

В комнату, чеканя шаг и звеня шпорами, вошел давешний лихой офицер, что не пожелал в гостинице броситься в объятья Эрасту Петровичу. Теперь он был чисто выбрит, в парадном лейб-казацком мундире и при целом иконостасе крестов и медалей.

— Ваше высокопревосходительство, старший ординарец генерал-адъютанта Михал Дмитрича Соболева есаул Гукмасов! — представился офицер. — Горестная весть… — Он сделал над собой усилие, дернул разбойничьим черным усом и продолжил. — Господин командующий 4-ым корпусом прибыл вчера из Минска проездом в свое рязанское имение и остановился в гостинице «Дюссо». Сегодня утром Михал Дмитрич долго не выходил из номера. Мы забеспокоились, стали стучать — не отвечает. Тогда осмелились войти, а он… — Есаул сделал еще одно титаническое усилие и добился-таки, договорил, так и не дрогнув голосом. — А господин генерал в кресле сидит. Мертвый… Вызвали врача. Говорит, ничего нельзя сделать. Уж и тело остыло.

— Ай-ай-ай, — подпер щеку губернатор. — Как же это? Ведь Михаил Дмитриевич молод. Поди, и сорока --">