Гелий Трофимович Рябов - Мертвые мухи зла

— Но… — Я пытаюсь что-то сказать, беру ее за руку, — почему ты говоришь о них? О них, а не о нас?

— Потому что у них есть будущее, а у меня — нет.

Ценой собственной жизни… Она права.

— Таня! — бросаюсь к ней, — Таня, не уходи, я люблю тебя!

— И я тебя люблю. Прости Сережа. Ты все поймешь. Не суди меня.

Она уходит. У меня каменные руки и ноги, я не могу сдвинуться с места, хотя и понимаю: рухнуло все. Все…

Я сдал все экзамены; когда Анна Петровна вручала мне свидетельство об окончании десятого класса — она улыбалась так искренне, так радостно, что я забыл на мгновение обо всем. Впереди открывалась другая, неведомая жизнь, я не мог ей радоваться, какая уж тут радость, но ведь то, что должно наступить, увлекает помимо воли, потому что оно — загадка.

Поговорил с Трифоновичем. Он слушал меня, темнея лицом, наконец сказал:

— Ты ведь мальчик еще… Откуда это в тебе?

— Это не во мне. Это в… Ладно, не имеет значения, потому что прошлое не поправить. Но ты еще можешь поправить все! — Спросил: — Что со… Званцевым? Если можешь — расскажи.

В глазах отчима буря. Но он умеет владеть собой.

— Ладно. Я даже не спрошу — откуда ты о нем знаешь. Крепкий мужик… Он вызывал невольное уважение. Странно… Они борются за фантом.

— Нет. Не за фантом. Они хотят знать — жива или мертва царская семья.

— Ты… сошел с ума…

— Нет. Для них это важно. Они надеются, что когда-нибудь здесь, у нас, все переменится. И тогда кто-то из тех, кто остался, — вернется, может быть…

— Кто… вернется?

— Новый царь. Все в руках Божьих. Так что с ним?

— Отправили в Москву. «Что с ним…» Догадайся… Так что же… Они узнали? Живы или мертвы… Романовы.

— Узнали. Романовы мертвы. Все.

Он смотрит не то удивленно, не то восхищенно.

— Ты плохо кончишь, Сергей.

— Скажи… Если, конечно, такой вопрос возникал. На подоконнике смертной комнаты кто-то сделал надпись из четырех странных знаков… — Я увидел, как он снова напрягся. — Это не они, отчим. Это мой собственный вопрос. Любопытство школьника, уж прости.

Он взглянул с усмешкой:

— Любопытство, говоришь? Ладно. На третьем допросе Званцев заговорил о роли евреев в нашей революции. Его допрашивал следователь Эпштейн, и я видел, как он ждал чего не то… Ну, мол, все вы тут. Званцев говорит: «Там была надпись. Ее сделал Юровский…» Эпштейн к потолку: «Чего несете? Вы этого знать не можете!» И тогда Званцев говорит: «Юровский учился в хедере, еврейской школе, и древний алфавит знал. А позже — подзабыл. Но кроме того — он был фельдшер и потому знал и латынь. Так вот: там, среди трупов на полу, он напряженно вспоминал и кое-как вспомнил и то и другое. Написанное им читается по-еврейски, справа налево, и означает латинское слово «вале», «будь здоров». Эпштейн побелел: «Это вы придумали, чтобы опорочить нашу революцию!» Званцев пожал плечами: «У евреев, как и у всех остальных, каждая буква — всего лишь звук. Четыре звука дают «вале». Потолковать об Ювенале, в конце письма поставить «вале»… — Отчим сжал губы: — Еще вопросы?

…Путь в Ленинград не слишком долог, отчим взял отпуск всего на неделю. Всю дорогу он пытался вызвать меня на разговор, но я молчал. О себе и своих «художествах» — пожалуйста, но о других — «злейших врагах советской власти», как их называют в Чека, и отец — он тоже называл их так, и отчим тоже… — нет. О них — ни слова.

Замелькали пригороды, и вдруг я почувствовал, как нечто тяжелое вползает в душу, останавливает сердце, обволакивает, словно саван. Отчим заметил.

— Что с тобой?

— Так…

Что я ему объясню? В предопределение и прочую «чушь» никто из них не верит. «Поповщина» — вот их жизнерадостный ответ. Но на этот раз с отчимом что-то произошло.

— И все же… — Отчим тревожно вглядывается. — У тебя такое… такое лицо…

И вдруг я говорю:

— Все заканчивается, отчим… Нет. Все уже закончилось.

Я вижу, что он понимает скрытый смысл моих слов. Страшный смысл…

Домой едем на трамвае. Город, любимый город, здесь прошла моя недолгая жизнь, здесь я увидел странные сны, и душа открылась навстречу счастью…

Входим, коридор пуст, квартира похожа на покинутый корабль. Отчим отправляется на кухню ставить чайник, я распаковываю чемоданы и вдруг…

Звонок в дверь. Резкий, отрывистый, я знаю, кто так звонит…

Успеваю записать эти последние строчки. Бегу в коридор, отчим уже здесь, лицо у него серое, глаза стеклянные.

Он тоже все --">