Юлия Крён - Убийства в монастыре, или Таинственные хроники

ели черные корневища из леса, потом увядшую траву, а затем и умерших с голоду соседей. Говорили, что некоторые заманивали соседей в глухие места, убивали их там и жарили.

«Почему Мехтгильда говорит, что имя моего отца покрыто позором?

— записала она. — Кто мои родители? Неужели это они отдали меня в монастырь, чтобы я посвятила свою жизнь Богу?»

Заданные вслух, эти вопросы значили так же мало, как бессмысленные пересуды. Но записанные на дощечке, они бросались в глаза, резкой болью пронзали горло и бились там, где находится сердце. Они поглощали все ее внимание, так что она не заметила, как к ней подошла сестра Ирмингард.

— Маленькая София! — воскликнула она, в замешательстве глядя на нее. — Что заставило тебя написать это?

В горле Софии стоял ком, но она не плакала, потому что знала, что не стоит проливать слезы из-за суетного мира, который, хотя и является долиной горя, но в день Страшного суда возрождается Господом Всемогущим под звуки тромбона. Однако ее глаза щипало, потому что она, не мигая, смотрела на написанное.

— Но я должна записывать эти вопросы! Как я найду на них ответ, если их забуду? — ответила София тихо.

Движения сестры Ирмингард были спокойными, но решительными. Она была привязана к этой девочке, потому что та училась быстрее остальных и красивее всех писала, а это она, как самая образованная женщина в монастыре, умела ценить. Сестра Ирмингард писала исторические хроники, выдавала книги из библиотеки и отбирала среди одаренных девочек тех, которые в будущем должны будут работать переписчицами. По движению Луны она могла определить, когда следует устраивать богослужение, и иногда с ней советовалась медсестра, потому что она единственная знала наизусть старинные рецепты. Иногда она собирала налоги с крестьян, хотя это была задача настоятельницы. Крестьяне обрабатывали близлежащие поля, и к назначенному ею оброку — в год по поросенку, пяти курам и десяти яйцам — все относились с уважением и послушно отдавали его. Несмотря на высокий авторитет, ее все время переполняли эмоции и вырывались наружу, несмотря на все ее старания.

— Маленькая София, — сказала она не строго, но устало, и прежде чем продолжить, несколько раз сухо кашлянула, — ты пишешь так хорошо, что вскоре будешь работать не только на восковых дощечках, но и на настоящем пергаменте. Однако он слишком дорогой, чтобы тратить его попусту! А еще меньше ты должна тратить мое время, и если я использую его на то, чтобы направить тебя, то только для того, чтобы ты однажды смогла переписывать труды великих ученых мужей!

— Но разве вы сами, — возмутилась София, поскольку знала, что Ирмингард не пронять мольбами и жалобами, а только аргументацией, — кроме того, что переписываете чужие рукописи, не создаете свои тексты, месяц за месяцем описывая то, что происходит в монастыре и что нам становится известно о мире за его стенами?

— Маленькая София, — кашляя, повторила сестра Ирмингард, и ее глаза, казалось, стремились спрятаться за темными веками, — в хрониках монастыря содержится только то, что имеет значение для этого мира. Когда избирается новый король или рождается наследник трона, когда идет война между землями или на нас обрушивается голод. Только благодаря тому, что я это записываю, так же, как это делали до меня другие, мы знаем, как этот монастырь в первые годы своего основания противостоял злым язычникам, а потом войнам, а еще позднее.— наводнению, которое иногда приходит с моря и уничтожает землю. Но то, что волнует одну тебя, неважно для мира и для великого порядка, предусмотренного Богом. Ты должна научиться отличать главное от второстепенного.

— Но разве это неважно, — настаивала София, громко сглатывая после каждого слова, — кем был мой отец? Сестра Мехтгильда говорит, что его имя запятнано позором! Как его звали? Что он сделал?

Сестра Ирмингард опустила глаза и промолчала.

— Вы тоже знаете, кто он! — задыхаясь, вскрикнула София. — Знаете, но не хотите сказать! О небеса! Какое преступление совершил он, что мне боятся назвать даже его имя?

Ирмингард сделала глубокий вдох и снова закашлялась. Когда она смогла спокойно дышать, ее лицо было мертвенно-бледным, но взгляд снова стал беспристрастным.

— Я не знаю, кем был твой отец, София, — сказала она, — и если бы даже знала, все равно не сказала бы, потому что это не имеет никакого значения. Не принимай насмешки Мехтгильды близко к сердцу. Она --">