Арсений Александрович Истомин - Взгляд зверя

Сядет и смотрит виновато. Платок даешь – нюхает, а как дальше бежать – морду отводит и все тут.

– Ну, бестолковое животное! – ругался на нее дядя Сережа. Да толку с того?

Пришлось нам дальше искать своими силами. Разбрелись по округе и продолжили поиски. Через час ходьбы услыхали крик, прибежали.

Нашли их в овраге, ближе к болотам. Понять где Люба, а где Надя было невозможно. В тот момент картина была похожа на кровавое месиво. Повсюду валялись куски цветастых сарафанов, кожи и внутренних органов. Мяса на жертвах практически не осталось. Тела были свалены в одну кучу. К месту трагедии привели уже почти посидевшую от соседских рассказов мать. Татьяна Макаровна – так звали несчастную, как увидела девочек, так и рухнула оземь. Ноги с тех пор у нее на всю жизнь остались парализованы. Однако потом прояснилась интересная деталь – отличить она их смогла, тогда стало видно, что старшая – Надя лежала сверху, отчаянно пытаясь заслонить младшую от кого-то крупного и очевидно до смерти жуткого. Нос бедняжки отсутствовал, это что-то откусило его, пока Надя еще была жива. На лице застыл дикий ужас. В стороны расползались застывшие на юном лице последние слезы. Любаше досталось не меньше. В горле девочки зияла огромная дыра, из которой под нее натекла лужа крови, успевшая впитаться в сухую серую землю. Из конечностей осталась только правая рука, которой Любаша никак не смогла бы отбиваться, потому как плечо было вывернуто назад, а кисть и предплечье повернуты в неестественном положении. Кроме того на лице была куча гематом, ссадин и царапин. Очевидно с ребенком просто игрались, пока он пытался убежать от своего преследователя. Правый глаз тоже отсутствовал. На его месте виднелась лишь глубокая ямка. Левый глазик был сжат, а маленькие бровки так и остались сморщено стоять домиком. Лицо девочки искривилось толи от страха, толи от боли.

Переносить тела на сельское кладбище не решились, не у кого бы даже рука не поднялась собирать сестер по кусочкам и перетаскивать к людям. Общим решением было принято уложить девочек рядом и присыпать сверху землей и елевыми иголками. На том и порешили. Когда все сделали, на холмике поставили деревянный крест с прибитыми фотографиями Наденьки и Любы. Фотография была старая, сделана еще отцом сестренок, который вскоре после рождения дочерей умер от тифа, оставив мать одну, наедине со своими мыслями. Татьяна Макаровна еще долго не уходила с импровизированной могилки. Все смотрела на фотографии, пока на рыхлую землю под ногами падали слезы. Обеим девочкам не было и восемнадцати. Надя вот-вот окончив приходскую школу при храме отметила свое шестнадцатилетие. А Любаша буквально недели не дожила и до четырнадцати.

С того момента сельчане в лес по грибы да ягоды не нагой. Пусть сгниет – себе дороже. Одна только Татьяна Макаровна рвалась в чащу, да никто не соглашался отвезти бедную женщину, корившую себя, за то, что отпустила тогда за грибами обеих. А кто бы знать мог, что так оно случиться.

Хорошее то лето было, пришла осень – пора урожай собирать, уже через неделю погребки были заставлены банками с различными соленьями. Капуста в бочках стояла прямо под крышей. И сами ели, и в город продавать все равно тянет. Из мужиков ехать никто не хотел, отнекивались мол дел много. Один Пашка, соседский мальчуган, с которым мы были примерно ровесниками, заявил, что мол сам на рынок съездит, продаст втридорога, возьмет что надо, а еще купит себе приемник, радио слушать. Отговаривать его никто не стал, а ты попробуй. Вещи, что на продажу погрузили, пожелания что купить Паша тоже собрал, вот уже ехать собрался, а мать за рукав тянет.

– На-ка вот, возьми – и топор отцовский протягивает.

– Да накой он мне? Ну мам! – вопрошал Пашка.

Однако, поняв, что с матерью спорить бесполезно, кинул инструмент в телегу и двинулся в путь. То, что случилось потом Пашка долго не рассказывал, хотя домашняя настойка, да расспросы постоянные развязали ему язык. Далее с его слов.

– Еду, значит, на дорогу гляжу, бегущие облака рассматриваю. Подъехали к месту, где деревья ветром повалило. Здесь до этого мужики с села неделю работали, почти все растащили. Один ствол остался лежать, береза сухая да трухлявая. Взялся за топор стою махаю, за полчаса управился по сторонам смотрю, где б в тенечке отдохнуть – солнце так и печет. Спрятался под листвой сижу на лошадь-Маньку любуюсь. Слышу сзади шорох тихий-тихий, будто кто --">