Юрий Борисович Салов - Гонки по лабиринту

велосипедистки, спокойно проехавшей поворот и исчезнувшей в туманном лесу. Андрею стало интересно, что же, по мнению девушки, они делали. Наверное, они были любовниками. Должно быть, она была почти ровесницей Лены.

Возможно, она даже знала ее.

Жанна Муравьева продолжала смотреть на клубящийся туман, в котором исчезла девушка.

- Я знаю, ты наверняка читал газеты, - сказала она.

- Да, я так и сделал.

- Это было плохо, - сказала она, слегка повернувшись на стуле. - Я не была готова к этому. О да, они звонили. Звонили журналисты местных газет, но я не могла с ними поговорить. Так как я знала, что они делают. Все же...это меня не устраивает.

Это слово звучало странно устаревшим, хотя полностью соответствовало ее личным моральным качествам, настроению, которое казалось таким неуместным в нынешнее время, когда личная жизнь людей сужалась с каждым годом.

Она поднесла комок салфеток к носу и на мгновение откинула голову назад в жесте эмоционального истощения. Затем она смиренно расправила ее.

- Помимо всего этого ... случая, - Андрей тоже был удивлен этими словами вырвавшимся у нее, - огласка...потеря того, что было нашим, будучи только нашим, нервирует.

Шальнев никак не мог знать, что Муравьевы знали о личных отношениях своей дочери, но газетные репортеры, каждый из которых прилагал "следственные" усилия, чтобы оживить историю на страницах своей газеты, совершенно ясно давали понять читателям, что Елена Муравьева была ребенком своего времени. Ее сексуальные связи во время учебы в вузе можно было бы охарактеризовать как беспорядочные.

- Ты, должно быть, находил нас странными людьми, меня и Сергея, в течение последних месяцев, - сказала она. - По правде говоря, мы чувствовали себя странно. Это было...унизительно. Для меня. Сергей, конечно... - она покачала головой, ее плечи шевельнулись. - Будучи богатым, вы можете позволить себе изолировать себя от многого, не так ли, от беспорядка, который, кажется, характеризует так много из жизни других людей. Вы верите, что вы тот, кто избегает глупых путаниц, в которые попадают другие люди, избегает скандалов и безвкусных эпизодов. Вы начинаете верить, что делаете все это сами, потому что вы лучше образованы, умнее, мудрее. Если вы думаете так достаточно долго, продолжайте в течение десятилетий, большую часть своей жизни, вы действительно начинаете верить,что вы ... выше слабостей других. Вы благодарите судьбу, за то, что вы не такой, как другие люди... может быть, вы не говорите этого прямо, но в глубине души вы верите, что вы как-то выше их. - Она задумалась, а потом прошептала:

- такое ... высокомерие...

Шальнев посмотрел на ее профиль на фоне тумана в окне рядом с ее лицом. Жанна Муравьева была женщиной, столкнувшейся с непреложными слабостями человеческой натуры и с осознанием того, что она, в конце концов, разделяет их со всеми остальными.

- За последние месяцы я прочла в газетах и интернете все, что о нас писали, - продолжала она. - скрытно. Сергей этого не знал. Для него я притворилась выше всего этого. Словно отчужденная. Но я прочитала все это. Я вырезала и копировала каждый фрагмент, любой, даже те вещи, которые время от времени появлялись. Я была загипнотизирована. Это было, как если бы я видела себя со стороны моего тела. Очень своеобразный опыт. Иногда мне казалось, что я читаю о ком-то другом, а иногда было ясно, что я читаю о нас - о Сергее, о себе и о Лене, - но мы не казались...особенными. Наши имена легко могли быть взаимозаменяемы с чьим угодно именем. Там не было ничего, присущего нашей жизни, а репортеры, казалось, узнали о нас очень многое, что отличало бы нас от всех остальных. На самом деле мы, наши жизни, казались ужасно обычными. Мы могли бы быть...кем угодно.

Она замолчала, внезапно осознав, как много говорила. Андрей ничего не ответил. Что он мог ответить на такой неожиданный монолог? От него ничего не ждали.

- Мне кажется, это звучит странно для вас, может быть, даже наивно с моей стороны, - сказала она, глядя на свои руки, но затем вернула свое внимание к туманной дорожке перед ними. - Но это было так...откровенно и так печально. Они все писали о Лене. Они не должны были этого делать. Она была ребенком, правда, пусть в двадцать семь лет, все они почти дети. Ее работа в группе волонтеров, казалось, не имела для них такого большого значения, как то, как она жила здесь. - Она устало покачала головой. - Что-то здесь не в меру, не правда ли? То, как мы видим вещи, как мы думаем, как мы --">