Крис Райан - Провод

Невесомо. Он словно работал на горячем страхе в его животе. Картинки мелькали в голове. Жуткие картинки. Женщины при смерти, висящие с потолка на веревках. Он попытался думать о движениях машины, но его тошнило, и он не знал, где был.

Они ехали меньше в этот раз. Пятнадцать минут? Может, двадцать? Он не мог сказать из-за боли. Машина остановилась. Повязку с него не сняли. Его просто вывели из машины, потащили вниз по ступенькам. Его ноги ударялись об холодный камень. Чтобы отвлечься от боли, он считал ступеньки. Пятнадцать, дверь внизу. Он услышал, как она открылась перед ним, захлопнулась за ним. Ключ повернулся в замке. Он остался один.

Зак с трудом снял повязку. Он был в каком-то подвале. Тут не было электричества, но он немного видел из-за вентиляционного отверстия у потолка. Он прислушался. Машин и пешеходов не было. Он был не у дороги. Он быстро подсчитал. Сорок минут они ехали от Актона. Двадцать минут — сюда. Он был в часе езды от Лондона.

Но много мест было в часе езды от Лондона.

Он не дал себе обдумывать это дальше. Дверь открылась. Фигура появилась в проеме. Он был высоким. Таким высоким, что пришлось пригнуться, чтобы войти. Когда он вошел, черты стали четче. Как у Скотта и его команды, у этого мужчины тоже была бритая голова, но без узоров. Он был не из тех людей, которые украшали себя. Он был старше, за тридцать, наверное, с впавшими глазами и выпирающим кадыком. Он стоял там пару секунд, а потом заговорил. Его голос был шепотом, и у него был сильно выраженный восточноевропейский акцент. Такой звук не хотелось бы слушать долго, особенно, когда Зак узнал Антона Разновича.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал он.

— Вряд ли, — ответил Зак.

Разнович холодно и жестоко улыбнулся.

— Ты гадаешь, смогли ли те, кто слушал с твоего жалкого передатчика, который мои люди уничтожили, отследить тебя до того дома, чтобы последовать за тобой сюда. Не смогли. За тобой не следовали, и преимущество нашего местоположения в том, что мне видно всех, кто приближается по дороге, на милю.

Тишина.

— Нечего сказать? Все еще ощущаешь смелость?

— Не смелость, Разнович. Признаюсь, я ощущаю отвращение. Ты не можешь зарабатывать лучшим образом, не продавая пистолеты детям? Это не нравится людям.

Улыбка Разновича стала шире.

— Хорошо. В твоей крови есть немного огня. Мне нравится вызов. Нет радости в допросе того, кто сразу начинает визжать.

В тусклом свете Зак увидел жуткий блеск в глазах Разновича. Почти голод.

— Мои люди тебя подготовят. Это не будет длиться долго. А то, что будет потом, покажется тебе вечностью. Ты будешь благодарен, когда я соглашусь оборвать твою жизнь. Но я не сделаю это, пока ты не скажешь, на кого ты работаешь, и где они.

Разнович вышел спиной вперед, вернулся во тьму. Через секунды пришли Скотт и его друзья. Они не говорили, во второй раз за час напали на Зака, пинали уже ноющее тело. Наконец, они позволили ему встать. Он с трудом стоял на ногах, когда его вывели из погреба в смежную комнату.

Тут было больше света — ослепительный луч прожектора в углу комнаты. У дальней стены была койка, как в больнице. На потолке торчали крюки. Разнович, высокий, худой и сутулый, стоял там, сжимая моток верёвки.

— Как хорошо, — сказал Разнович, — что ты в лучшей своей одежде. Скотт сказал, что предлагал купить у тебя кроссовки, но ты отказался.

Зак выпятил подбородок, но ощущал, как участился пульс.

— Сними их, — сказал Разнович.

— Нет.

Опасная тишина.

Разнович шагнул вперед, еще сжимая веревку. Зак увидел петлю на конце. Краем глаза он заметил, что Скотт направлял пистолет на него.

Ничего не поделать. Он сбросил кроссовки.

— Хорошо, — выдохнул Разнович.

Скотт подбежал и схватил кроссовки. Ни он, ни Разнович, ни другие не слышали то, что Зак слушал уже сорок пять секунд. Вдали гудели лопасти вертолета.

И все началось.

* * *

— Тебе нужно быть готовым, все произойдет быстро, — сказал ему Раф. — Если Разнович и его команда поймут, что мы их нашли, мы не знаем, что они сделают. Ты знаешь, что это?

Он поднял металлическую канистру размером с банку колы, с одной стороны был рычаг.