Алистер Стюарт Маклин - Черный крестоносец

известно, что ты провернул блистательную операцию. И вместе с тем мне ничего не известно. Пожалуйста, расскажи, что и как произошло там.

Я докладываю ему, что и как произошло. Продолжительную эту историю он выслушивает внимательно, не прерывая ни восклицаниями, ни вопросами. Когда я подхожу к концу, он трет ладонями глаза, затем – лоб и, наконец, реденькую прическу.

– Фантастика! – шепчет он. – Слыхивал я в этой конторе всякие диковинные истории, но такую.., – Он умолкает, обзаводится в очередной раз трубкой и перочинным ножиком, возобновляет процедуру ковыряния. – Великолепный результат, блестящий результат! Но цена-то какая! Никакими речами, никакими наградами не отблагодарить тебя за содеянное, мой мальчик. И никакими медалями – хотя я уже устроил тебе одну из лучших, особых, ты получишь ее в поощрение в самое ближайшее время. – Легкий тик подергивает краешек поджатого рта: стало быть, меня удостаивают улыбки.

– Она тебя потрясет.

Я молчу, и он продолжает:

– У меня к тебе, естественно, есть вопрос, тысяча вопросов. Да и ты, без сомнения, захочешь разузнать, зачем я прибегнул к такому маленькому розыгрышу, на который меня вынудили обстоятельства. Но отложим объяснения на утро. – Он смотрит на часы. – О, Боже, уже пол-одиннадцатого. Долго же я тебе морочу голову! Ты едва живой от усталости!

– Ничего, все в порядке.

– В порядке? Увы! – Он откладывает трубку и окидывает меня своим ледяным взором снизу вверх. – Отлично представляю себе, Бентолл, твои страдания – не только физические, но прежде всего нравственные. После всего пережитого ты продолжишь службу в разведке?

– С большим рвением, чем прежде. – Я пробую изобразить улыбку, но слишком болезненной оказывается эта дипломатия. – Помните, вы сулили мне свое кресло, когда операция начиналась. Что ж, я намерен со временем его занять.

– А я приложу все усилия, чтоб так оно и было, – негромко сообщает он.

– Я тоже, сэр. – Чуть расслабляю правую руку. – Но наша солидарность простирается еще дальше.

– Да? – Седая бровь уходит на миллиметр вверх.

– Да. Мы едины вот в чем. Каждый из нас полон решимости не выпустить другого живым из этой комнаты. – Я высвобождаю свою правую руку и показываю ему револьвер. – Люгер у вас под сиденьем. Не прикасайтесь к нему.

Он недоуменно таращится на меня, поджимая губы.

– Ты, видимо, лишился рассудка, Бентолл?

– Напротив, обрел его четыре дня назад. – Я с трудом встал на ноги и, ни на миг не отводя от него глаз и пистолетного дула, придвигаюсь к столу. – Выбирайтесь оттуда!

– Стрессовое состояние, – говорит он спокойно. Ты слишком много...

Я ударил его по лицу пистолетом.

– Выбирайся оттуда.

Он отирает окровавленную щеку, медленно встает.

– Кресло на бок! – Он выполняет приказание. Люгер, разумеется, там. – Поднять пистолет большим и указательным пальцами левой руки, за дуло. И на стол.

Он снова выполняет приказание.

– Теперь к окну. И кругом.

– Ради Бога, что это...

Направляюсь к нему, помахивая пистолетом. Он пятится назад, до занавески, разворачивается. Осматриваю люгер. Глушитель. Предохранитель спущен. Барабан, судя по индикатору, заполнен. Кладу свой пистолет в карман, прихватываю люгер. Велю ему развернуться. Помахиваю люгером.

– Так вот она, потрясающая награда, которую я должен получить в ближайшее время, а? Пуля в брюхе из люгера любого потрясет. Но я оказался более бдительным, чем тот бедняга, который доверчиво уселся на этот стул в прошлый раз. Так?

Он делает долгий вздох и покачивает головой:

– Ты сознаешь, что говоришь, Бентолл.?

– К несчастью для вас, сознаю. Присаживайтесь.

Он поднимает кресло, садится, облокачивается на уголок стола.

– Долго вы вели двойную игру, а, Рейн?

– Черт побери, о чем ты говоришь?

– Вы, надеюсь, поняли: я намерен вас прикончить. Вот этим самым люгером. Никто ничего не услышит. В доме – никого. Никто не видел, как я сюда вошел. Никто не увидит, как я выйду. Вас найдут утром, Рейн. Мертвым. Решат: самоубийство. Тяжкое бремя ответственности обрекло вас на такой шаг.

Он облизывает губы. Не обзывает теперь меня психом.

– Вы, думаю, отдали изменнической деятельности всю сознательную жизнь. Ума не приложу, как это вам так долго сходило с рук. Талант! Ничего не скажешь. Как насчет исповеди, Рейн?

Синие глаза буквально впиваются мне в лицо. Такой концентрированной злобы в человеческом взгляде я еще не --">