Евгений Михайлович Монах - Смотрю на мир глазами волка

верно? Ну и бычара! Станешь нынче из кобелька сучкой! Се ля ви! Молоденький, большим спросом будешь в зоне пользоваться. Меньше чем полкило чая с клиента не бери. Договорились? Не сбивай, сосунок, цену! Усек? Кстати, познакомимся. Я Миша, а этот мой милый дружок — Гришуня. Доминошников в расчет можно не брать — банальные терпилы от тюремного беспредела. В зоне отказываются трахаться, хоть и были весьма выгодные предложения. Дешевое быдло, которому наивысший интимный кайф не понять! Колхозники, одним словом!

— Я Евгений. Но сразу предупреждаю, педерастом не буду, хоть убейте!

— Раз к нам кинули, будешь, никуда не денешься! — осклабился Миша. — И успокойся. Убивать тебя никто не собирается. После вечерней проверки-загнем ласточкой — все дела! Метода многократно отработана. Смирись, дорогуша! Если разобраться, ничего страшного — один раз не пидорас, как говорится.

Миша вдруг захохотал-закудахтал:

— Кстати, и имечко у тебя здорово подходящее — Женя! Двуполое! Как нарочно! Выходит — судьба!..

План вчерне у меня уже был составлен. Вплоть до мелочей и с учетом возможных неожиданностей.

По заведенному порядку в девять вечера ввалились два полупьяных опера ДПИК.

— Смотри-ка, жив еще! — наигранно удивился майор. — Погляжу поутряне, что от тебя останется!

Защелкали замки и засовы, отрезая мне последний путь к спасению.

— Ну и как? — заухмылялся Миша. — Как предпочитаешь?..

— Стыдно признаться, — состроил я смущенную физиономию. — Но мне нравится с элементом садизма.

— Как так? — удивился Миша. — А сам говорил, что чистый.

— У каждого свои маленькие секреты и слабости, — промямлил я. — Со связанными руками как-то сильнее кайф. И, признаться, кончаю только в таком положении…

— Каких извращенцев ни встретишь! — загоготал Миша. — Ну, давай! Полотенце сойдет?

— Вполне! Я уже приготовил.

— Гляди-ка, предусмотрительный дырявый попался! Чего только не бывает в жизни! Умора!

Это были последние его слова. Подойдя вплотную, я захлестнул полотенце вокруг его бычьей шеи и во всю мочь мускулов потянул в разные стороны. Тот даже и захрипеть не успел. С выпученными глазами на свекольном лице шлепнулся на цементный пол и застыл в неестественной позе.

Я мигом скинул тяжелый кирзовый сапог и, зажав голенище в руке, приготовился обороняться от остальных дырявых.

Но никто из них не сдвинулся с места.

— Зря хипишуешь, Евгений! — в глазах Гришуни застыл страх. — Мишке давно пора было крякнуть. Плакать по нему некому. А мы, к твоему сведению, все это время спали и ничего не слыхали и не видали… Кстати, надо бы его подвесить, авось, за самоубийство проканает.

— Действуй, — распорядился я, но сапог из руки все же на всякий случай не выпустил.

Гришуня, стараясь не смотреть в лицо трупу, затянул полотенце петлей и зацепил конец, с помощью подавленно молчавших дружков, за оконную решетку.

— Кажись, выглядит натурально, — заметил Гришуня, явно рассчитывая на мою похвалу.

— Сойдет, — я кивнул. — А теперь всем спать!

Подъем и утренняя проверка в штрафном изоляторе в пять утра. Менты, ошалело уставившись на повешенного, некоторое время стояли, разинув рты, а потом побежали за врачом, хотя сразу было ясно, что тело уже окоченело. Все-таки в лагерях работают одни дураки и дебилы.

Всех сокамерников, естественно, оперативники тут же раскидали по одиночкам, чтобы поймать на несоответствиях в показаниях.

Я твердо держался версии, что спал и ничего не знаю, несмотря на неинтеллигентное ведение допроса, выразившееся в нескольких ударах по почкам и по голове.

Через два часа меня вызвали в кабинет начальника колонии.

— Ну что, дорогой? — пятидесятилетний полковник закурил «Кэмел» и оценивающе уставился в мои глаза. — Не успел прибыть в учреждение и сразу пришил осужденного, не говоря уж о дерзком избиении завхоза карантина. Ты хоть осознаешь, что идешь на раскрутку минимум лет на десять строго режима? А может, ты у нас просто маньяк-садист?

— Ладно, начальник! — обозлившись, я решил не запираться. — Избил завхоза и повесил вашу голубую шестерку я! Сами они напросились. Издеваться над собой никому не позволю. Не так воспитан!

— А ты мне нравишься, — неожиданно заявил полковник. — Терпила твой законченная сволочь была. За мокруху не переживай, спишем на случай суицида. За что он срок тянул, знаешь? Мамашу родную придушил, когда та на опохмелку --">