Роберт ван Гулик - Призрак в храме

Яном за границу. Было самое время для этого, потому что ее сородичи начали выступать против нее, а ее бог сказал ей, что она скоро умрет и навечно соединится с ним. Но она не поверила ему на этот раз. Она смеялась, рассказывая об этом. Теперь она мертва. Боги смеются последними, судья. Всегда.

Он уставился в пустоту своими пустыми глазами. Вдруг он метнул на судью быстрый взгляд и спросил:

— Что вы сделали с ее трупом?

— Я велел сжечь его и развеять пепел. Таково было ее последнее желание.

Гигант в отчаянии поднял руки.

— Это значит, что я потерял ее. Навсегда. Ветер разнесет ее пепел по степи, и он превратится в белую ведьму, белую и обнаженную, на черном коне, несущемся по воздуху рядом с красным богом, ее господином. Они будут лететь с ветром, когда тот ураганом обрушится на пустыню, и татары, заслышав ее крики, будут прятаться в шатрах и читать молитвы. Нужно было захоронить ее пепел, судья.

— Таково правило, — сухо ответил судья, — если у человека не осталось родственников, его пепел развеивают.

— Вы не верите в то, что я сказал, судья?

— И верю и не верю. Вы задали бессмысленный вопрос, Монах. Скажите мне, откуда взялось золото в храме?

— Я не знаю. Тала знала, но так и не сказала мне. Должно быть, кто-то спрятал его там в прошлом году. В мое время его там не было.

— Понятно. А Ли Ку встречался с Талой в храме?

Монах долго молчал. Его большая голова поникла, он бездумно водил пальцем по вырезанным на столе узорам. Наконец сказал:

— Ли был ученым человеком и хорошим художником. Но он хотел знать слишком много. Есть вещи, которыми лучше не интересоваться даже такому мудрому человеку, как вы, судья. Поэтому я скажу вам только одно. Двадцать лет назад, когда мне было сорок, а Тале двадцать, мы были верховными жрецами в храме Пурпурных облаков. Когда через пять лет после этого власти закрыли храм, мы сделали вид, будто отреклись от нашей веры, но продолжали тайно следовать ей, в Приюте отшельника. Потому что мы были адептами, знакомыми со всеми тайнами. Мы многое знали о том, что люди, за неимением лучших слов, называют началом и концом искры жизни. Мы знали слишком многое. Но мы не знали, судья, что человек всегда идет по кругу. Всякий раз, когда думаешь, что дошел до конца и вот-вот постигнешь конечную тайну, внезапно обнаруживаешь, что находишься там, откуда отправился в путь. Тала, верховная жрица, которой были известны все тайны, полюбила Ли Ку. И оставила меня.

Внезапно он засмеялся. Смех гулко раздавался в пустом подвале. Старик на окне начал подпрыгивать. Но Монах внезапно оборвал смех и сказал мрачно:

— Вы не смеетесь, судья. Вы правы, потому что самый большой смех еще впереди. Вы, наверное, подумали бы, что я, верховный жрец эзотерической любви, просто пожал бы плечами, узнав о ее безумии, и пошел бы своим путем, не так ли? Нет. Когда она перебиралась из Приюта отшельника в город, я умолял ее не покидать меня, судья! Умолял! — С невероятным трудом он приподнялся на мускулистых руках и закричал: — Теперь смейтесь, судья! Смейтесь надо мной, говорю вам!

Судья прямо посмотрел в его затравленные глаза.

— Не знаю, как относилась Тала к вам, Монах. Но знаю, что она все еще любила свою дочь. Прошлой ночью она заманивала моего помощника в то место за храмом, где Ян собирался убить его, сбросив на него верхнюю часть разваливающейся стены. Но в последний момент она вдруг увидела, что за ним идет ваша дочь, и в испуге вскинула руки. Этот жест встревожил моего помощника, он остановился, и это спасло ему жизнь.

Монах отвернулся.

— Я надеялся, — тихо сказал он, — что Тала бросит Яна, так же как бросила Ли. Оставит Яна сразу после того, как он отыщет золото. И еще я надеялся, что тогда смогу отнять Талу у ее ужасного бога. Потому что, хотя искра жизни уже умерла во мне, я все еще знаю безымянные обряды и непроизносимые заклинания. — Он тяжело вздохнул всей грудью. — Да, я надеялся освободить Талу от ее уз и увезти вместе с дочерью за границу, к нашим сородичам. Вновь скакать по широкой степи! Скакать вперед и вперед, целыми днями в чистом, бодрящем воздухе пустыни!

— Помню, — медленно сказал судья, — как я говорил Яну, что лошадь, вырвавшаяся из упряжки, будет скитаться по степи, свободно и беспрепятственно. Но наступит день, когда она почувствует себя одинокой и уставшей. И тут она поймет, что совершенно одна и заблудилась — ветер стер следы и колесница скрылась за горизонтом.

--">