Рекс Стаут - Черные орхидеи

Лексингтон-авеню и вернуться обратно, ни у кого не спрашивая дорогу. Я сообщил, что никаких признаков увядания не обнаружил. Сев за свой стол, я просмотрел почту, потом поднял на него глаза:

– Я подумываю жениться.

Его полуопущенные веки не шевельнулись, но я заметил, что взгляд обратился на меня.

– Мы могли бы поговорить откровенно, – продолжал я. – Я прожил в этом доме больше десяти лет, писал за вас письма, защищал вас от телесных повреждений, следил, чтобы вы не спали постоянно, снашивал покрышки вашего автомобиля и собственные ботинки. Рано или поздно одна из моих угроз жениться должна была оказаться не просто шуткой. И откуда вам знать, как обстоит дело на этот раз?

Он издевательски хмыкнул и поднял стакан.

– Ладно, – сказал я. – Вы достаточно хороший психолог, чтобы понимать, что означает, когда мужчине постоянно хочется говорить о какой-нибудь девушке. Предпочтительнее, конечно, с кем-нибудь, кто проявляет внимание. Вы можете себе представить, что это значит, если я хочу говорить о ней даже с вами. Важнее всего, что сегодня я видел, как она мыла ноги.

Он поставил стакан на место:

– Значит, ты ходил в кино. Сегодня. Это было…

– Нет, сэр, вовсе не в кино. Во плоти. Вы когда-нибудь бывали на выставке цветов? – (Вулф закрыл глаза и вздохнул.) – Так или иначе, вы ведь, конечно, видели плакаты с этих выставок и знаете, что миллионеры и крупные фирмы всегда придумывают что-нибудь этакое. Вроде японского сада, или сада камней, или пикардийских роз. В этом году «Ракер и Дилл» – они специализируются на семенах и рассаде – превзошли всех: устроили прямо-таки уголок природы. Кусты, опавшие листья, зеленая трава, полно полевых цветов и прочей ерунды, несколько деревьев с белыми цветами и маленький ручей с прудом и камнями. Причем эта полянка обитаемая: мужчина и девушка устраивают пикник. Они там весь день, с одиннадцати до половины седьмого и с восьми до десяти вечера. Собирают цветы. Устраивают пикник. Сидят на траве и читают. Играют в ножички. А в четыре мужчина ложится вздремнуть и закрывает лицо газетой. В это время девушка снимает чулки и туфли и опускает ноги в воду. Тут уж за веревочным ограждением собирается толпа. Лицо и фигура у девушки прелестные, но ноги – прямо произведение искусства. Разумеется, она старается не замочить юбку, а вода быстро бежит по камням. Говоря как художник…

– Пф! – хмыкнул Вулф. – Ты не смог бы нарисовать даже…

– Я не сказал «рисуя как художник», я сказал «говоря как художник». Я знаю, о чем говорю. О слиянии линий в гармоничную композицию. Это на меня действует. Я люблю изучать…

– У нее длинноваты икры.

Я посмотрел на него с удивлением. Он ткнул пальцем в газету на столе:

– Вот ее снимок в «Пост». Ее зовут Энн Трейси. Она стенографистка у «Ракер и Дилл» в конторе. Ее любимое блюдо – черничный пирог с мороженым.

– Она не стенографистка! – Я вскочил. – Она секретарь! Секретарь У. Дж. Дилла! – Я нашел страницу в «Пост». – У нее чертовски ответственная работа! Допускаю, икры выглядят здесь чуть длинноватыми, но это просто плохое фото. Неправильный ракурс. Во вчерашней «Таймс» получше, и статья…

– Я видел. Читал.

– Тогда вы должны представить, что я чувствую. – Я снова сел. – Мужчины забавны, – сказал я философски. – Пока девушка с таким лицом и фигурой просто жила со своими папой и мамой и записывала то, что диктует У. Дж. Дилл, похожий на лягушку, хотя он и президент Атлантического общества садоводов – он был там сегодня, – кто знал ее и замечал? Но посадите ее в людное место, заставьте снять туфли и чулки и опустить ноги в искусственный пруд на третьем этаже Гранд-Сентрал-Палас – и что получится? Сам Билли Роуз^[3] является посмотреть на нее. Киношников приходится силком выгонять с полянки. Фотографы отпихивают друг друга. Льюис Хьюитт приглашает ее обедать.

– Хьюитт? – Вулф открыл глаза и хмуро посмотрел на меня. – Льюис Хьюитт?

Я знал, что от этого имени у него пиво вспенится в животе. Льюис Хьюитт – тот самый миллионер, в чьем поместье на Лонг-Айленде вырастили черные орхидеи, породившие в Вулфе такие пароксизмы зависти, каких в его прежних ребячествах мне не приходилось наблюдать.

– Ага, – весело произнес я, – сам Лью в пальто, которое стоит двести долларов, в фетровой шляпе и перчатках из кожи молодой газели, вскормленной медом и молоком, и с тростью, по сравнению с которой ваша лучшая – не более чем кусок старой рыболовной удочки. Я видел, --">