Жорж Сименон - Малампэн

пугливо убирает пальцы. Он смеется. Она тоже смеется.

Они не слышали, что я пришел. Они слышат только друг друга. Било смотрит на нее, как будто она – это весь мир, и Бог, и он сам вдобавок, как будто она это-все, это безопасность, это радость. Правда ли, что я поморщился, что я..?

Жанна взяла его мизинец в зубы, вернее в губы, и ее глаза...

Ее глаза вдруг изменились, зрачки остановились, потускнели. Все успокаивается. Все гаснет. Она поднимает голову. Смущенная, она меняет позу. Спрашивает:

– Ты здесь?

Я покашливаю. Смотрю в сторону. Я не могу смотреть на них. Не знаю, что я говорю, но говорю что-то очень быстро, потому что мне нужно говорить очень быстро. Я верчу в руках какой-то предмет. Я пытаюсь закрыть окно, потому что это дает мне возможность выиграть время. И вдруг я испугался, меня охватила паника, я думаю, что оставил на с голе тетрадь.

Жанна, стоя передо мной, спрашивает:

– Ты ходил в больницу?

Как она это угадала? Почему это доставляет ей удовольствие?

– Да! Поскольку я уже дошел до нее...

Прочла ли она? Не прочла? Я хочу задать ей какой-нибудь наводящий вопрос, чтобы догадаться. И я глупо спрашиваю:

– Никто не приходил?

Может быть, она поняла, а может быть, отвечает нарочно, чтобы успокоить меня:

– Только Морен... Он был здесь больше часа... Он очень доволен, что болезнь приняла такой оборот...

Видит ли она, какие у меня широко раскрытые глаза, и я не знаю, что делать и куда деваться, и не смею войти в комнату Било, как будто одним своим присутствием боюсь что-то разбить там? Моя ли это вина? Что я знаю о ней?

Я делаю все, что могу. Вот уже двенадцать лет, нет, что я говорю? Вот уже двадцать лет, тридцать лет, как я хожу на цыпочках, как я едва смею глубоко вздохнуть. Потому что я понял, что все хрупко, непрочно, все, что нас окружает, все, что мы принимаем за действительность, за жизнь! Богатство, разум, спокойствие... И, конечно же, здоровье!.. И честность...

Были дни, когда, если бы я позволил себе...

Это не имеет ничего общего с Тессоном, с моим отцом, с моей матерью, с моей тетей, со всеми Рекюле, сколько их есть на свете.

Я знаю... Я чувствую...

И вот уже меня мучит мысль, что Жан у моей матери, и я хочу скорей ощутить, что он здесь, с нами.

Нужно, нужно обязательно как можно быстрее сомкнуть круг.

Нужно ходить на цыпочках, осторожно...

Нужно смиренно наметить границы, решительно заявить себе:

– Это мое... Это у меня дома... Это я навсегда.

Я знаю, что чувственность у Жана пробуждается раньше обычного и что возникает риск...

Я поговорю с ним.

И на следующей неделе я сделаю рентгеновский снимок моей жене, из-за ее двенадцатиперстной...

А я сам... Я часто думал о внезапной смерти отца. Ясно, что если он умер от...

Иначе было бы слишком легко! Как тогда, когда я думал, что достаточно купить новую машину и запустить ее в ход, и ты сразу станешь обладателем юга и солнца.

Разве тетя Элиза, выйдя замуж за своего уродливого старого Тессона, чтобы...

И моя мать, которая...

Мой отец...

Солнце наискосок разрезает гостиную надвое. Жена бросилась в кухню, где у нее тушится рагу.

Било, один в своей кроватке, произносит:

– Что ты мне принес?

И я не знаю, как ответить. Мне стыдно. Моей маленькой больной с одиннадцатой кровати я принес куклу. Я нахожу ответ. Я не смею его произнести. Это бессмысленно. Это принадлежит к целой куче рухляди, которую я хотел бы выбросить.

– Себя!

И я объясняю, завидуя тому взгляду, который был у него для матери и которого у него нет для меня, в то время как глаза его задают мне точные вопросы:

– Мы проведем большие каникулы на юге...

Я хватаюсь за дерево, хотя это глупо. Я обещаю себе сжечь свою тетрадь и знаю, что не сделаю этого.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. По четвергам во французских школах не было занятий.

--">