Эллери Куин - Дверь в мансарду

впечатление: японский язык для нее родной, а английский — лишь хорошо выученный. Ее хрупкие, девичьи руки проворно размешивали зеленый порошковый чай в грубой чаше из прочного старого фаянса. Пожилая японка в кимоно молча стояла позади нее, словно страж божества.

— Ее зовут Кинумэ, — пояснила Карен в ответ на вопрос о японке. — Это нежная и кроткая душа. Она живет со мной — о, уже целую вечность! — На мгновение миловидное, изможденное лицо Карен слегка помрачнело.

— Она похожа на японку и в то же время чем-то не похожа, — заметил один из гостей. — И она совсем крохотная!

Карен что-то произнесла свистящим шепотом — как все решили, по-японски, и старушка японка, церемонно поклонившись, тут же покинула павильон.

— Она хорошо понимает английскую речь, — смущенно сообщила Карен, — хотя так и не научилась бегло говорить. Если быть точной, Кинумэ не из самой Японии. Она — уроженка острова Лу-Чу. Знаете, это группа островов на восточном краю Китайского моря, между Тайванем — Формозой и материком. Люди там меньше японцев, но сложены лучше.

— Вот я и подумал, что она не совсем похожа на японку.

— Этнологи долго спорили о происхождении этого племени. Говорили, будто в жилах лу-чуанцев течет кровь айну. У них гуще волосы, тоньше носы, а щеки, как видите, не такие плоские. Это самые незлобивые люди на свете.

— О кротости и деликатности судят по поступкам, — поделился мнением долговязый молодой человек в пенсне. — Как же они привыкли действовать, мисс Лейт?

— Я вам отвечу, — проговорила Карен, одарив молодого человека одной из своих редких улыбок. — По-моему, на островах Лу-Чу уже три сотни лет не пускалось в ход смертоносное оружие.

— Тогда я готов проголосовать за Лу-Чу обеими руками, — меланхолично заявил высокий молодой человек. — Земной рай без убийц! Звучит неправдоподобно.

— И я сказал бы, что это отнюдь не типично для японцев, — вмешался в разговор издатель Карен.

Она посмотрела на него и передала по кругу чашу с чаем. Журналист из литературного еженедельника задал ей вопрос.

— Попробуйте чай, — отозвалась Карен. — Нет, я не помню Лафкадио Херна. Мне было всего семь лет, когда он умер. Но мой отец его хорошо знал — они вместе преподавали в Токийском университете… Ну разве чай не восхитителен?

Восхитительной была ирония, а не чай. Первым содержимое чаши попробовал долговязый молодой человек в пенсне, по фамилии Квин. Он писал детективные романы и не относился к числу важных гостей.

Однако в данный момент мистер Квин не смог распознать эту иронию: понимание пришло к нему позже и при куда менее приятных обстоятельствах. А тогда он только сказал, что чай и правда восхитителен, хотя про себя подумал: «Ну и мерзкое пойло». Затем передал чашу своему соседу — мужчине средних лет, сильно напоминающему гориллу и по-студенчески сутулому. Только тот даже не стал пробовать чай, пустив чашу дальше по кругу.

— Я готов разделить с вами все, — патетически разъяснил Карен этот крупный мужчина, — кроме чайных эмбрионов.

Собравшиеся дружно рассмеялись: ни для кого не было секретом, что доктор Джон Макклур знал о Карен Лейт больше, чем кто-либо на свете, и предполагал в скором времени выяснить о ней еще очень и очень многое. Его проницательные светло-голубые глаза в тяжелых глазницах не отрывались от хозяйки дома.

— Но, доктор, — воскликнула дама, пишущая нечитаемые романы-кирпичи о Новой Англии, — в вас нет ни искры поэзии!

— В эмбрионах ее тоже нет, — парировал доктор Макклур, и даже Карен еле уловимо улыбнулась.

Директор издательства «Уорлд», пытавшийся вспомнить, в каком году умер Лафкадио Херн, наконец, произнес:

— Не обижайтесь на меня, мисс Лейт. Но значит, вам сейчас около сорока лет?

Карен принялась с невозмутимым видом размешивать чай в другой чаше.

— Замечательно, — пробормотал мистер Квин. — Мне говорили, что в эти годы жизнь только начинается.

Робкий и усталый взгляд Карен теперь был прикован к груди доктора Макклура.

— Это просто совпадение. Жизнь начинается и в пятьдесят и в пятнадцать лет. — Она негромко вздохнула. — Жизнь начинается, когда приходит счастье.

Женщины многозначительно переглянулись, понимая, что имеет в виду Карен: ведь к ней в одно и то же время пришли и слава и любовь. Одна из них не без тайного коварства осведомилась у доктора Макклура, что он об этом думает.

— Я больше не принимаю роды, — коротко бросил тот.

— Джон! — упрекнула его Карен.

— Ну --">