Джон Диксон Карр - Отравление в шутку

что вы приложили вашу теорию не к тому лицу, — сказал он. — Например…

Глава 1 РУКА КАЛИГУЛЫ^[2]

Судья Куэйл приподнялся в кресле.

— Вы задавали мне этот вопрос десять-двенадцать лет тому назад, — сказал он. — И при первой же нашей новой встрече задаете его снова. Почему вы так цепляетесь за это?

Мне было не по себе. Все шло не так. Возможно, я просто повзрослел и уже не мог приспособиться к атмосфере дома Куэйлов, но она казалась мне неуютной и даже зловещей — совсем не такой, как в прежние дни.

Судья, сидящий по другую сторону камина, продолжал сверлить меня подозрительным и враждебным взглядом. Его черные с проседью волосы, длинные, но довольно редкие, были зачесаны с высокого лба назад, как на гравюрах с изображениями государственных деятелей прошлого. Когда я видел мистера Куэйла в зале суда, вся его голова казалась сошедшей с гравюры — продолговатое неподвижное лицо, слегка выступающие вперед зубы, придающие суровый вид складки рта, строгий взгляд, лишенный интереса и любопытства… Смотря на него теперь, в полумраке его библиотеки, я вспоминал зрелище, которое он являл собой, выслушивая показания, — голову, склоненную набок над столом полированного дерева на фоне американского флага, черную мантию, свисающую с запястья, цепкий, внимательный взгляд…

Нельзя сказать, чтобы за эту дюжину лет судья Куэйл «съежился» или его достоинство перестало внушать благоговейный страх. Конечно, он выглядел увядшим, а его напыщенные фразы иногда звучали глуповато. К тому же он был явно напуган.

Когда мы говорим о людях, «бросающих взгляд», это может показаться нелепым. Но судья Куэйл делал именно это. Темные ледяные глаза что-то бросали в мою сторону, явно ожидая, что я это подхвачу. Подозрение, обвинение, сомнение? Снова откинувшись в мягком кресле, судья водил руками взад-вперед по подлокотникам.

— Помню, когда вы спросили об этом впервые. В тот вечер также шел снег, — задумчиво промолвил он, уставясь на огонь. — Это было десять лет назад или двенадцать? Тогда вы только начали писать и принесли рукопись мне на отзыв.

— Это было всего лишь любопытство, сэр, — сказал я. — Как и сейчас.

Казалось, судья не слышал меня.

— Тогда мы были счастливы, — пробормотал он, все еще глядя в камин.

— Вы имеете в виду…

— Семью — мою семью. — Негромким, но звучным голосом судья начал цитировать знаменитые строки из «Макбета»: — «Мы дни за днями шепчем „завтра, завтра“…»^[3] — В любом другом месте это выглядело бы театрально. Но высокий суровый старик мыслил именно такими понятиями…

Я окинул взглядом библиотеку — комнату с высоким потолком и окнами, начинающимися от пола в стиле 1890-х годов. В кованой люстре были консоли для газа и для электричества. Сейчас горели оба — светлое, дрожащее пламя газа, казалось, заставляло тускнеть электрические лампочки, вместо того чтобы усиливать их, поэтому комната выглядела тускло освещенной. Вдоль стен располагались старомодные книжные шкафы. Над ними висели темные и очень скверные портреты Куэйлов и Мэлвертов (миссис Куэйл была урожденной Мэлверт). Помню, как давным-давно я восхищался этими портретами не менее, чем дверцами книжных шкафов из узорчатого стекла и эмали.

Но в одном углу комнаты все еще стояла вещь, вызвавшая мой вопрос. Это была мраморная, в человеческий рост статуя римского императора Калигулы в тоге. С носом картошкой, дряблым ртом и бессмысленно протянутой рукой, заканчивающейся культей. Сколько я помню, правая кисть отсутствовала. Статуя служила постоянным пугалом для детей Куэйлов.

Не существовало причины, по которой в памяти судьи должен был запечатлеться обычный вопрос, заданный двенадцать лет назад. Теперь и я вспомнил тот вечер. Это было за год до того, как наша маленькая группа разъехалась по колледжам, когда мы радовались разрешению водить автомобили, когда отдельные комнаты в подготовительной школе^[4] заставляли нас чувствовать себя светскими людьми и когда мы впервые обнаружили с нервным удивлением, что девушкам нравится, если их целуют. За это время юноши стали взрослыми мужчинами, однако воспоминания нередко оживали с поразительной четкостью. Снег, падающий мимо уличных фонарей, шуршание автомобильных шин, смех… Оркестр (если его можно было так назвать) играл «Шепот» и «Дарданеллы». Танцующие слегка подергивались, но девушки уже утратили неуклюжесть. Кое-кто из --">