Валерий Сергеевич Горшков - Под чужим именем

одна за другой ручьем катятся слезы. Проняло старика. Неудивительно. У нее самой от такого известия едва не подкосились колени.

– Д-да… Конечно… Бог ты мой! Я сейчас! – тихим шелестом слетело с дрогнувших губ акушерки.

Ей понадобилось не больше полуминуты, чтобы, открыв комод, достать лежащий там кожаный саквояж с инструментами и перевязочным материалом, сунуть ноги в туфли и вместе со стариком броситься под дождь, к месту разыгравшейся ночной трагедии.

Сбитая лошадью женщина была совсем еще юной, почти девчонкой. На вид – не больше восемнадцати лет. Она лежала на спине, возле уличного фонаря, отброшенная силой удара с мостовой на тротуар, и смотрела на мир широко открытыми стеклянными глазами. Чуть выше левого виска была страшная кровоточащая дыра, один мимолетный взгляд на зияющую глубину которой сразу отметал все сомнения относительно любого иного исхода беды, кроме летального.

Анастасия Михайловна тотчас упала на колени рядом с телом, задрала на погибшей одежду и, рукой дав знак без умолку причитающему дворнику, чтобы тот наконец заткнулся, прижалась ухом к округлому, еще горячему животу, силясь уловить внутри тела хоть малейшее движение.

И через несколько секунд ощутила кожей щеки слабый толчок изнутри. Ребеночек шевелился. Это было невероятно, но даже после столь страшного удара, в миг перечеркнувшего жизнь его матери, находящийся в утробе малыш до сих пор оставался жив! Возможно, он получил травму, и уж наверняка – тяжелейшую форму асфиксии, но сейчас не было времени думать об этом. Существовал лишь один шанс попытаться вырвать ребенка из уже мертвого тела – не мешкая ни минуты, прямо здесь, на улице, под проливным дождем и холодным октябрьским ветром, провести срочное сечение, которое в сложившихся обстоятельствах не займет больше минуты. Игла, нитки и общая анестезия юной роженице уже – увы – не понадобятся…

– Ты должен будешь мне помочь, Кирилл! – без колебаний, в долю секунды приняв единственно верное решение, крикнула Анастасия Михайловна, снимая шерстяную кофту и протягивая ее Кириллу. – Снимай пальто и растягивай сверху, чтобы дождь не замочил! Как только я закончу, подашь мне кофту, чтобы я укутала ребенка, а пальто накроешь тело этой несчастной и – бегом к дому!!! Ты все понял?!.

Не в силах вымолвить ни слова, опухший с перепоя старик лишь шмыгнул носом, кивнул, утер лицо рукавом, подоткнул кофту под кушак, торопливо снял старенькое, в заплатках, пальтишко и, как палатку, растянул его над головой «дохтура». Склонившаяся у распластанного на тротуаре тела Анастасия Михайловна торопливо обрабатывала руки и инструмент при помощи обрывка марли и бутылочки со спиртом.

Острый, как бритва, хирургический скальпель аккуратно рассек мягкие мышечные ткани, чуть ниже пупка. Для Анастасии Михайловны Корсак это была более чем привычная операция за без малого двадцать лет практики в церковной больнице женским врачом. Но она не шла ни в какое сравнение со всем, что случалось прежде. Когда разрез был сделан, Анастасия Михайловна бросила инструмент и осторожно запустила руки внутрь бездыханного тела. Вот он, солнышко…

– Держись, лапочка, еще секундочку – и ты будешь свободен… – Княгиня по всем правилам аккуратно извлекла из тела окутанного липкой слизью ребенка. В мгновение ока отсекла пуповину и тут же плотно спеленала малыша поданной дворником теплой кофтой. Не видя вокруг себя более ничего и никого, кроме этого теплого живого комочка, вскочила на ноги и, бережно прижав ребенка к груди, со всех ног бросилась через распахнутые ворота во двор, к светящейся, словно путеводный маяк, двери парадного. Думая на бегу лишь об одном: «Только бы случайно не споткнуться».

Кирилл, громко сопя и прихрамывая, ковылял следом. Лестница. Дверь. Квартира. Только бы успеть.

– Теплой воды с кухни, быстрее! – громко крикнула Анастасия Михайловна, оказавшись в тускло освещенной тремя оплавленными свечами комнате и с замиранием и болью в сердце принимаясь за дело.

С той секунды, как мальчик покинул едва не ставшее для него могилой материнское тело, он до сих пор так ни разу и не пошевелился и не подал ни звука. Однако даже думать о том, что все кончено, что она не успела, Анастасия Михайловна просто не могла и не хотела. Мальчик должен жить!

Это было, вне всякого сомнения, самое яркое воспоминание за сорок три года ее жизни. Спустя невыносимо долгие две минуты, когда надежд на чудо почти не --">