Дмитрий Вересов , Феликс Разумовский - Сердце Льва

«бессмертном» очаге атаноре, и должен породить в конце концов вожделенный философский камень. Воздух был ощутимо плотен, густо пропитан дымом, парами влаги, вонью серы, купороса и магнезии. А еще говорят, что презренный металл не пахнет!

— Никак Великое Деланье? — Гость без интереса осмотрелся, вытащив из-под мышки сверток, бережно опустил его на край стола, ухмыльнулся криво. — Отделяете тонкое от плотного? Давайте, давайте, sic habelis gloriam totius mundi, так обретается мирская слава.

Хранитель, улыбаясь, промолчал, закрыл на все запоры дверь и спросил с полупоклоном:

— Могу я знать, что привело вас в эти стены, великолепный Брат Магистр?

Как он ни старался, но под маской вежливости явственно угадывался страх.

— Ну разумеется, разумеется. — Магистр вдруг раскатился смехом и, ловко развернув, жестом фокусника сдернул грязный холст со свертка. — Силь-вупле!

В воздухе словно повеяло затхлым ветром, и огни свечей, чудом не погаснув, отразились от нефритового ларца. На крышке его были начертаны четыре буквы, скрывающие истинное имя Божье, их пересекала пара скрещивающихся мечей. Формой ларец напоминал гроб.

— О боги! — Хранитель непроизвольно придвинулся к ларцу и, не решаясь дотронуться, поднял глаза на магистра. — Неужели это…

В голосе его, упавшем до шепота, слышались испуг и восхищение.

— Setair, брат, молчание, не забывайте о pericula occulta,^[1] — сразу прервал его Магистр и машинально обхватил рукоять сабли. — Prudentia, prudentia и еще раз осторожность! Даже у этих стен есть уши. Sic mundus creatus est — так устроен мир.

Он замолчал, побарабанил пальцами по хрусталю реторты и сказал без всякого перехода, будничным тоном:

— У его сиятельства графа Орлова совершенно невыносимые манеры, в душе он плут, каналья и хам. А потому умирать будет трудно, уж я постараюсь… Жаль, что это случится еще не скоро… В общем, дорогой Брат, мне нужно уехать и как можно скорее, вчера во сне мне был явлен signe de detresse, знак бедствия. По праву hierarchia occulte^[2] оставляю это вам, надеюсь, вы не забудете, что есть jus preprietatis, право собственности.

С этими словами Магистр взял ларец и, протягивая его Хранителю, усмехнулся:

— Да не бойтесь вы, он омыт кровью девственности и запечатан именем Невыразимого. Берите, берите, главное, не пытайтесь открыть крышку.

Все в нем выражало тревогу, торопливость и облегчение.

— Fiat justitia, pereat mundus.^[3] — Хранитель осторожно, на вытянутые руки, принял шкатулку, покачал, прикидывая вес, и внезапно мстительно, взахлеб, рассмеялся: — И поделом, и поделом…

— Предчувствие подсказывает мне, что ждать этого уже недолго, — с пугающей серьезностью сказал Магистр, подскочил к окну, выглянул на улицу, ругнулся, дернул париком и стал откланиваться. — Прощайте, достопочтенный Брат Хранитель. Я непременно вернусь.

Блажен, кто верует, — не вернулся. Сгинул где-то, то ли в неметчине, то ли в аглицких землях. Да и фармазон-то Куракин, если бы знал наперед, что к чему, не сидел бы сиднем в хоромах на Фонтанной. И года не прошло, как он был брошен в крепость, по приговору тайного суда казнен, труп его — сожжен, а прах развеян выстрелом из пушки. Вот тебе и hierarcnia occulte, вот тебе и предчувствие. Судьба. От нее не уйдешь.

Часть первая. Отцы и дети

Лев (1929)

Костлявый лысоватый мужчина поставил на листе жирную точку, отложил авторучку, устало откинулся в кресле, потер длинными пальцами виски, закинул руки за голову и с хрустом потянулся. Все. На сегодня хватит. Сейчас спуститься в гаш-тетную, заказать добрую порцию боквурста с тушеной капустой, пивка-кружечку, рюмочку шнапса, сигарку — и спать, спать. Остальное подождет до утра.

Мужчина заложил кожаной закладочкой страницу толстой книги, лежащей рядом с рукописью, и с видимым облегчением захлопнул ее. Этот Людендорф? Национальный герой, спору нет, однако какая мука — выудить из толщ генеральского словоблудия крупицы здравых суждений… «Мысли в голове солдата подобны булыжникам в его ранце». На поверхностный взгляд — концепция вполне троглодитская, но ведь по сути старый вояка прав. Мыслительная деятельность толпы лишь засоряет пространство духа, и вымести этот мусор способна только жестко поставленная общая цель. Почти безразлично, какая именно…

Мужчина чуть заметно улыбнулся, припомнив, как в далеком уже двадцатом году истово трудился в составе Ивановской партячейки, внедряя в --">