Леонид Левин - Исповедь

утрам, голова налита свинцом, во рту отдает мышиным пометом.

Совесть? К черту совесть. Кто-то однажды уже назвал ее химерой. Может был прав? Не спится? Приймем патентованное снотворное и уснем.

Злоба? Но я не родился таким. Жизнь постаралась, выдавила из сердца все мягонькое, доброе. Понимание, прощение. Оставила заскорузлые рубцы.

Честь? Понимание личного долга… Никому, ничего не должен…. Не должен…. Не должен?…

Если уж совсем честно, если только для себя одного, как говорится — только для служебного пользования, то я смертельно устал. Плевать на все и вся, сейчас основное — выскочить из этого сраного Брайтоновского бейсмента с его шелушащимися чиповой краской стенами, с этим убивающим человеческое достоинство столом, с благотворительным матрасом, заляпанным спермой сменяющихся поколений временных владельцев.

Словно раздолбанный, использованный матрас, я затоптан и заляпан дерьмом и кровью. А ты, земеля, вот уж парадокс — чист. Ты, изначально предназначенный, сконструированный, выточенный, выштампованный и собранный как орудие убийства, не замаран смертью. Так покойся же с миром, вычищенный и смазанный.

Зеркало на стене отражает поверхность стола, руки, пистолет. Только руки. Рамка наклонилась на растянутой бечеве. Нет лица в зеркале… Его поверхность вбирает свершившееся, прошлое. С сегодняшнего дня, я — человек без прошлого.

А было ли оно, прошлое?… Было.

Вот собираю в последний путь свидетеля. Смог, рассказал бы всю историю. Не соврал, не переиначил. Занятная и долгая вышла бы исповедь. Только исповедываться некому. Разве зеркалу… Можно и зеркалу. В вере своей, имя которой — неверие, никому не исповедовался. Ни замполиту, ни попу, ни мулле, ни рэбэ, ни пастору. Одна жизнь заканчивается, другая еще не началась… Межвременье… Давай зеркало, готовься…

Что есть память? Мутное зеркало. Часть изображения нечетко, другая совсем пропала, кое-что удается представить, вообразить, что-то — домыслить. Может у кого-то и по другому. Чисто как венецианское стекло. Тому — повезло. Мне — нет. Возможно душа замутнела, будто дешевое настенное зеркало, предназначенное стать магическим кристаллом.

Ворожит зеркало, гипнотезирует, лишает воли, затягивает открывшейся глубиной, прохладной поверхностью пригубливает усталые глаза.

Накатывает волной память. Накрывает тяжело, с головой, не выплыть, не вдохнуть. Медленно наползает тяжелыми веками на глаза. Бархатными шторами отсекает внешний мир реального бытия от существующих только в памяти образов и событий.

Собрал силы… Вынырнул.

Следует быстрее заканчивать последнее армейское дело. Ох, чувствую — надо торопиться. И на кой чорт связался с любимой игрушкой, этим осколком прошлого. Да, уж ладно, дочищу, довспоминаю… и вперед. Исповедь зеркалу? Глупо… Глупо!

Держит, не отпускает проклятое зеркало. Ативизирует клетки усталого мозга. Может память и есть та самая реальность, данная в ощущениях, — как учили сменяющий один другого замполиты? Уж сколько лет прошло, а память оказалась жива, заякорена пистолетом в старой кабуре как фетишем. Только тронь, зазвучит струна…

Черт с тобой, зеркало, крути свое немое кино времени…

* * *

Как всякий новоприбывший в благословенную страну Америку я был истошно законопослушен и оглоушен обилием разнообразной информации, свалившейся на бедную голову. Что делать, ведь еле дотащил за океан свое усталое, израненное тело и истерзанную душу в надежде на очищение и обновление. В пустой, увы, надежде обрести покой и начать жить с чистого листа. Сложить, то, что разодрали и измарали в клочья, там за оекеаном, на Родине. В мыслях такого не было обзаводиться в Америке пистолетом — сыт был по горло, наигрался этим добром вволю, баста. Думал, что завязал на всю оставшуюся жизнь.

Однако, как говорили древние — человек предполагает, а судьба располагает. Процесс одновременного расставания с женщиной, знакомства с городом и спешного поиска работы вынес однажды на оружейную ярмарку.

В раскинувшихся на сером бетоне тентах защитного, оливкового и других военно-маскировочных колеров вершилось пиршество вороненной стали в различных ее ипостасях, но одного назначения. Убей — вопило из всех стволов, на всех языках мира. Убей!

Боевое оружие лежало на столах словно языческие идолы и амулеты в варварском капище неведомых богов. Шаманами воздевали к брезентовому небу руки продавцы, --">