Леонид Иннокентьевич Могилев - Черный нал. Хранители порта

путешествии. Ротозеи все прибывали. Что может быть ненадежнее мокрого асфальта? И место воссоединения двух душ со Временем стало просто местом происшествия, где воды, пришедшие с небес, смывали с асфальта кровь, пепел и разочарование. А потом наконец дождь отправился туда, где его ждали другие дела, города, люди и магистрали.

Та внеземная сила, которая отыскала женщину на этом шоссе и вырвала ее из этого круга бытия, решила пощадить женское лицо. Потом его благопристойно прикрыли простыней. А еще позднее, дома, она лежала заштопанная, обмытая, одетая в свой почти новый демисезонный костюм, купленный прошлой осенью, и не в тапочках вовсе, а в своих любимых туфлях на низком каблуке, изготовленных в Польше. «Видите, как удачно горюшко наше расколотилось? Мордашка-то цела», — говорили потом родственники.

Она любила жить, потому отчасти, что была больна неумолимой и строгой болезнью крови, от которой медленно умирала.

Не знаю, как там все это происходило. Стук, стук, и комья сырой земли на крышку гроба. Говорят, на поминках было много людей.

Все утро в моей квартире надрывался телефон. Это потому, что и я должен был поминать и прикапывать. Ведь мы достаточно долго поддерживали те отношения, что принято называть интимными. Но я не знал ничего, провидческих снов не видел, а жил в лесу, в заказнике, и строил свою космогоническую модель мира.

Появившись в городской квартире, я принял ванну, переменил одежду и послушал «Маяк». По радио, понятно, ничего печального не передавали, так как не положено объявлять на всю страну списки всех уходящих. А надо бы ввести полчаса в эфире. Или хотя бы минут пять. По всем программам. Ну и что, что не маршалы и не члены правительства? Те, кому нужно, бросили бы все дела и приехали, а то и не уезжали вовсе.

Я вышел из дома, вынул все, что лежало в почтовом ящике, и положил в портфель. Я спешил на междугородный автобус. Ну и что с того, что я астрофизик? Я уже давно работаю сборщиком янтаря в колхозе «Путь». Потому что думать о едином и всемогущем лучше всего у моря, вечером, на закате. Там пахнет йодом от зеленой слизи, в которой и можно найти мелкие, обкатанные морем кусочки этой смолы, до которой так падки жители всех регионов и мастей. Я зарабатываю таким образом достаточно немного: «На хлеб и водку», — как шутит мой председатель. И у меня достаточно времени на то, что называют личной жизнью.

А сейчас, в автобусе, и это большой красный «Икарус», а они так вместительны и надежны, со скоростью почти сто километров в час я направляюсь в столицу Союзной Республики, где меня ждут в столичном Университете с результатами одной научной халтуры, не имеющей прямого отношения к моей космогонической картине мира. Я вскрыл конверты, прочитал письма, а потом пришел черед газет.

С вокзала я не поехал в Университет, а в зале ожидания вытряхнул в урну из портфеля разорванные письма, свернутые в трубочку газеты, но одну оставил. Потом я вырежу некролог и буду хранить его, пока не потеряю.

Я слонялся по улицам. День, до омерзения дождливый, поддакивал моей печали. Не льет, не сеет, а моросит и временами возникает из мороси и морока солнце. И когда светило явилось в очередной раз, я решил устроить свои собственные поминки. За исключением того, что следовало приберечь на обратный билет, у меня оставалось один рубль семнадцать копеек. Я шел, перебирая монетки, и Сема шел мне навстречу. Он тоже жил в нашем городе и по наитию оказался в столице единовременно со мной. Я показал ему газету, и Сема ссутулился. Я в свое время отобрал у него эту женщину, а он отобрал у меня другую, позже, а я опять, и так оно и шло все время. Так что мы с Семой были вроде как и не чужими, как и большинство жителей нашего города. А владельца белого «Запорожца» мы и знать не знали.

Мне интересна теория единого — поля, а Сема чем-то другим утешился.

Он любил называть себя банкротом, так как слово это несло в себе какую-то прошлую основательность, порядочность. Но все же у него нашлась мелочишка, и нам хватило на бутылочку красненького. В те времена оно было в изобилии и каждый мог устроить себе поминки по близкому человеку. Теперь он этого сделать не может.

— Я думаю, она нас поймет.

— Поняла бы, — поправил я Сему.

— Ну, будем. — И мы выпили эту бутылку из горлышка в парадном одного из старых домов в центре города.

— Молодая была.

— А мы что? Старые? — возразил я Семе.

— Вернемся, найдем могилку, --">