Ричард Марсинко , Джон Вейсман - Группа «Альфа»

опустил нос самолета — я полетел кувырком. В темноте, словно трахнутый пинг-понговый шарик, я отлетел от перегородки, споткнулся о роликовые направляющие и сходу врезался в пиллерс.^[1]

Ну и боль! Хотя это слишком мягко сказано. Адская боль! Моя кислородная маска слетела набок. Защитные очки оказались на затылке. Ремешок шлема перехватил горло, и я начал задыхаться.

Все, кто хоть немного меня знает, знает и мое особое отношение к боли. Я считаю ее не какой-то смутной, неопределенной психологической концепцией, требующей исследования; не загадочной, таинственной проблемой, требующей анализа. Я рассматриваю боль как личный вызов.

Боль — это тяжелое испытание. Его нужно пройти, запомнить и оценить от начала до конца. Моя боль существует — следовательно, мои дорогие читатели, — существую и я.

Наверно поэтому, именно в этот, скромно выражаясь, «болезненный» момент старший команды обслуживания, получив сигнал от командира, приоткрыл люк по левому борту. По ушам ударил оглушающий рев выходящего воздуха. «Геркулес» затрясся, как в лихорадке, теряя избыток давления, а температура на борту самолета снизилась за несколько секунд до минус 40 °C. Черт меня побери еще раз! Я несомненно жив!

Я отчаянно пытался поправить шлем, маску и защитные очки, но это было не так-то просто в полной темноте. Помните? Кроме того, на мне была куча снаряжения, и я едва двигался. Мои ремни, перевязи, петли и даже шнурки все время цеплялись за какие-то крюки, подвески отсека.

В конце концов, вы не прыгаете из самолета с высоты 29 тысяч 500 футов, чтобы убить нескольких плохих парней, с десантным ножом в руках и одетым в трусы и кроссовки. Все, что вам понадобится, вы должны нести с собой. А когда план операции предусматривает тридцатимильный полет в район цели на управляемом парашюте, затем 10–15 миль перехода на лодке, а за всем этим последует черт его знает что, вы должны иметь все необходимое на непредвиденный случай.

Непредвиденный случай! Черт меня побери! К чему о нем беспокоиться, когда с вами закон Мэрфи, гласящий: «Если что-то должно пойти не так как нужно, так оно и случится». Поэтому вы должны покинуть самолет, загруженный таким количеством хлама, которого не найдете и у самого прижимистого бригадного квартирмейстера. И все это цепляется друг за друга, переплетается между собой и запутывается вокруг вас, превращаясь в какой-то клубок. Особенно, когда вы, как я, действуете в полной темноте.

Я был одет в гидрокостюм, черный летний комбинезон и спасательный жилет. Кроме того на мне был бронежилет для ближнего боя с плавательной камерой. И это не считая многочисленных карманчиков, в которых находилось около 20 фунтов самых разнообразных смертоносных «товаров»: пластиковая взрывчатка; карандашные взрыватели; цифровая электронная автоматическая камера (запись изображения идет на диск, а не на пленку); полдюжины запасных обойм для моего пистолета, снаряженных тонкостенными патронами.

Мою талию затягивал мягкий пистолетный ремень, который также поддерживал массу снаряжения. С правой стороны находилась боевая нейлоновая набедренная кобура с 9-ти-миллиметровым самозарядным пистолетом. В отделении кобуры, обычно используемом для запасной обоймы, находился глушитель и пламягаситель для пистолета. К левому бедру прикреплена сумка с шестью запасными магазинами к автомату. В каждом магазине 30 патронов — точно таких же, что и в обойме моего пистолета. Добавьте к этому фляжку с водой, маленькие, но мощные, кусачки, индивидуальный пакет первой помощи и десантный нож. Я уже говорил вам о кислородной маске и шлеме, но забыл упомянуть кислородный баллон, компактную электронную систему определения местоположения и рацию.

Мой нормальный вес около 220 фунтов. Но сейчас я бы точно потянул фунтов на 270, хотя и загружен был всего на три четверти. Я перечисляю снаряжение, чтобы проиллюстрировать возможности, открывающиеся перед вами, когда на вас масса вещей, которые могут зацепиться за выступающие предметы.

Я заметил, что перестаю ощущать пальцы в кожаных перчатках. Мне все равно: прыгали ли вы с высоты 30 тысяч футов только раз или, как я, пару сотен раз, но, когда происходит быстрая разгерметизация проклятого самолета, становится чертовски холодно и происходит это дьявольски быстро. Даже наши комбинезоны и гидрокостюмы, подбитые дюймовым слоем неопрена, не согревали в неожиданно наступившем жутком холоде.

Я --">