Михаил Петрович Любимов - С бомбой в постели

этого Тернера один туман и ничего не видно, – возмутилась Ирина, вышла на набережную и медленно двинулась вдоль Темзы, критическим оком рассматривая прохожих. Игорь обожал модерн, впрочем, и сын Витя начал увлекаться скульптурами Генри Мура, похожими на первобытные глыбы, ходил и поглаживал их рукой, хотя предпочитал не художественные галереи, а посольскую дачу под Гастингсом, подаренную Советам каким-то сбрендившим индусом-коммунистом, дети чувствовали там себя вольно и с удовольствием разламывали муляжи рыцарей в кольчугах, раздирали старинные шпалеры. Домой возвращались молча, Игорь, впрочем, несколько раз пытался оживить атмосферу, но отвердевший подбородок Ирины и застывшие усики говорили о том, что она обижена и на Игоря, и на весь модернизм. У дома он затормозил, предупредительно открыл двери и выпустил жену и сына из машины.

– Я приеду поздно, пришел наш корабль в Тилбури, у меня там масса дел.

У советского морского представителя в порту Тилбури действительно имелся небольшой офис, приходилось постоянно метаться между портом и столицей, что отнимало немало времени.

– Господи, даже в субботу работа! – проворчала Ирина. – Как мне все это надоело!

– Я могу попроситься домой в Москву, – заметил Игорь, зная, как раздражают супругу даже намеки на скорое возвращение домой. Любящий муж и отец подарил супруге и сыну пару легких поцелуев и умчался по неотложным делам…

По субботам Джордж Листер, как правило, встречался со своей любовницей Барбарой, двух интенсивных часов в постели ему вполне хватало, чтобы зарядиться на всю неделю, чего нельзя сказать о его партнерше.

Счастливые минуты Джорджа уже истекли, и он, натянув штаны, с удовольствием прихлебнул из стаканчика со скотчем, прикидывая, что еще успеет сыграть партию-другую в бридж.

– Уже уходишь? – без особой обиды спросила Барбара, давно смирившаяся со спринтерскими качествами Джорджа. Кроме того, впереди маячило еще одно многообещающее свидание с несгибаемым стайером.

– Много дел, – сказал Джордж озабоченно, словно на Лондон в субботний вечер навалились все шпионы мира и лично ему выпала честь в этот тяжкий момент оградить граждан от несчастий.

– Не забудь передать привет жене! – съязвила Барбара, хорошо изучившая все трюки Джорджа.

– Обязательно! Ей будет очень приятно услышать доброе слово от старой подруги! – он не остался в долгу, тем более что не грешил против истины.

На этой веселой ноте они и расстались, нежно расцеловавшись. Джордж молодцевато сбежал вниз по лестнице и через черный ход вышел в небольшой садик (как опытный конспиратор он старался не пользоваться главным подъездом, зачем зря светиться перед соседями?), где прогуливалась лишь пара с детской коляской.

Мельком взглянув на супругов, Джордж нарочито деловым шагом проследовал дальше, но вдруг остановился: лицо мужчины показалось ему чрезвычайно знакомым.

Приводя вроде бы в порядок развязавшийся шнурок на ботинке (излюбленный, хотя и избитый прием филеров), он пристальнее изучил мужчину. Пара двигалась мирно, говорила по-английски, спутница мужчины сверкала яркой рыжиной, а мужчина – в этом не было никакого сомнения – являл собою Игоря Воробьева, которого Джордж прекрасно знал по досье и фотографиям в профиль и анфас.

Нечего и говорить, что прогулка русского с таинственной мамой, не проходившей по досье в качестве супруги, являлась сама по себе происшествием чрезвычайным, и сердце Джорджа бешено забилось, словно он родился не хладнокровным англичанином, а каким-нибудь воспаленным макаронником. Ноги загорелись и автоматически понесли его в штаб-квартиру контрразведки, где, естественно, на уик-энд никого, кроме дежурного, не осталось.

Шеф русского отдела Дженкинс наконец вырвался в суровом одиночестве (жена болела и лечилась во Франции) в Корнуолл к своему старому другу, жившему в добротном имении на высокой горе, пропастью обрывавшейся в серое море.

После завтрака друзья съездили на джипе в живописную деревушку близ Панзанса, где когда-то, во время первой мировой, мучился Лоуренс, но не прославленный полковник, а плодовитый писатель и творец ранее порнографической, а ныне вполне банальной книги «Любовник леди Чаттерлей». Писатель был женат на немке Фриде, которую все вокруг считали немецкой шпионкой и каждый раз, когда она развешивала сушить белье, доносили в полицию, что это условный сигнал для немцев.

--">