Иван Владимирович Сербин - Горячая точка

остановиться. Через час будет поздно. Я хочу, чтобы каждый честно ответил себе на один-единственный вопрос: готов ли он выполнить свой долг перед страной, перед товарищами и перед самим собой? Готов ли он отстоять честь солдата? Хорошенько подумайте. От нас отвернутся все. И друзья, и враги. Нас назовут преступниками. Наши имена станут символом позора. Вашим родным будут шипеть в спину проклятия за то, что они произвели на свет выродков. А вам самим, возможно, придется всю жизнь провести в бегах. Много, очень много времени понадобится остальным, чтобы понять: мы сделали то, что должны были сделать. Возможно даже, они вовсе не поймут этого. Учтите, сейчас последний шанс уйти. Вас никто не станет осуждать. Итак, те, кто передумал... — капитан на секунду замолчал, затем резко выдохнул: — ...шаг вперед, марш!

Строй не дрогнул. Как хорошо, что они не могли видеть его лица, на котором застыла смесь гордости и отчаяния. Они остались его детьми. Преданными и сильными. А он... он так и не смог сказать им страшную правду: после этого, последнего, задания в живых останутся единицы. Если вообще кто-нибудь останется.

— Я так и думал, — произнес капитан глуховато. И тут же голос его начал набирать силу, становиться, как и раньше, зычным, бодрым, подчиняющим: — Хорошо. В таком случае личному составу разобрать оружие. — Капитан вскинул руку и посмотрел на хронометр. — Сверим часы. Без семи минут шесть. Начинаем точно по плану. И удачи нам, парни.

07:30. Москва. Ленинградский проспект

Роман Валентинович Ледянский не любил завтракать. Но в семье так повелось, что собирались все по утрам в кухне, желали друг другу доброго утра, кушали яичницу и поджаренные хлебцы с маслом, пили — на западный манер — обязательный апельсиновый сок, кофе со сливками и разговаривали. Когда было о чем. Сегодня темы не находилось. Да и где ж ей найтись, когда у дочери свои интересы, у жены — свои, а у него — свои.

Вяло ковыряя вилкой яичницу, Роман Валентинович сидел, тупо глядя в тарелку, и удивлялся про себя, почему он, без малого пятидесятилетний мужик, должен делать то, чего ему делать совсем не хочется? Когда в этом есть необходимость, по службе, например, пожалуйста, он готов поступиться своими привычками. Но когда такой необходимости нет и в помине?..

Наташка чувствовала сгущающуюся за столом тяжелую атмосферу и пыталась разрядить ее анекдотом, абсолютно не понятым Ледянским-старшим. Анекдот вплотную касался нравов нынешней молодежи, а это было одной из немногих тем, в которых Роман Валентинович не смыслил совершенно. Когда тебе двадцать один, на мир смотришь несколько иначе, чем в сорок восемь. Что-то меняется, что-то забывается, и вот уже возникает фатальное непонимание.

Наташка рассказывала анекдоты и сама же над ними смеялась, торопливо допивая кофе. Она была куда умнее, чем считали ее родители, и давно подмечала такие вот тяжелые паузы, все чаще возникавшие за семейной трапезой. Анекдоты, подслушанные на работе и записанные в блокнотик, перечитывала по дороге домой, чтобы не забыть к утру. Тяжеловесные байки не могли разрядить грозовую тучу. Это девушка тоже поняла. Зато они служили превосходным громоотводом. Наташа рассказывала их одну за другой, не давая родителям раскрыть рта и тем самым избегая скандала. Хотят ссориться? Ради бога, накопилось, бывает. Но не при ней.

Допив кофе, вскочила, чмокнула родителей в щеку — «мама, папа, ведите себя хорошо» — и упорхнула мгновенно этаким мотыльком. Р-раз — и нету.

Роман Валентинович, мучаясь, как галерный гребец, заглотил кусок яичницы, уже не сдерживаясь, отодвинул тарелку и поднялся. Кружку он держал в руке и прихлебывал из нее мощными глотками, стремясь заглушить омерзительный привкус глазуньи во рту.

— Я тоже, пожалуй, побегу.

— Доешь хоть, — взмолилась Алина Яковлевна Ледянская. — Совсем ведь голодный. Так ничего и не съел.

— Опаздываю уже, — промычал Роман Валентинович и пошел в коридор, допивая по дороге кофе. У самой двери он остановился, повернулся к жене и выпалил: — И впредь попрошу не готовить глазунью. Я терпеть не могу яичницу! И вообще, я не ем по утрам! Запомни это, пожалуйста, раз и навсегда; я не ем по утрам!

Произнося сей прочувствованный, эмоциональный монолог, Роман Валентинович помогал себе широкими взмахами руки. Кофе выплескивался через край и звонко шлепался на паркет небольшими светло-коричневыми лужицами.

Так началось утро в --">