Евгений Иосифович Перовский - Темнота (Народные суеверия)

да мы, кряжимские — на особой дороге. За нас Никола заступится. Мы Николу попросим, а он Спасу скажет. Нам бояться нечего.

Илька сразу успокаивается: он ведь тоже кряжимский.

— Дедушка, а ты чего давеча плакал?

Дед смущенно отвернулся:.

— Э, дурачок еще ты, Илька, совсем дурачок…

А дома уже пироги с кашей готовы, щи с убоиной, квас ядреный, игристый, на мартовском топленом снегу замешанный, — пьешь, не напьешься… Э, хороши Николины именины!.. Недаром же мужики горюют, почему Никольщина не целый век тянется… Всегда бы пить квас и есть такие пироги…

*

Прошло лет десять…

Ждали теперь в Кряжиме Николу зимнего, готовились, в избах суета шла. Суетился дед Василий — только не один теперь суетился: подругу под старость достал — клюку; все клюкой постукивает. Согнулся он, волосы белым-белы стали. А все бодрится.

— Эй, бабы, вари больше, пеки больше. На Николу и друга зови и недруга зови — все друзья будут…

Кричит, приказывает.

— Больно ты размашистый, — смеется бабка.

— А как ты думала? Не покорми о Николин день голодного, сам наголодаешься. Никола свой праздничек любит… Почет любит.

И, помолчав, дед задумчиво говорит, будто вспоминает:

— Нет за мужика поборника супротив Николы.

— От бед наших избавитель, — согласилась бабка, — заступник и податель. Попроси его — все даст.

— Вот Ильку-то бы мне вернул. Как праздник какой, так и того — сердце болит.

Бабка опускает голову: знает, что дед крепко тужит по Ильке.

— Шестой год идет теперь, пожалуй, — тихонько говорит бабушка.

— Шестой.

Дед присел на лавку, задумался, клюкой постукивает.

— Вот ведь какой парнишка вышел: своебышный да непокорливый.

И вспомнилось, как все это было.

Шесть лет назад случилась в доме ссора: покричал на Ильку отец, а Илька огрызнулся. Отец за кнут и раз-раз — отхлестал сына при всем честном народе, не успел заступиться дед. А малый уж на выросте был — пятнадцать годов. И в ту же ночь пропал Илька. Затревожились все Бирюковы, особенно дед. А потом, — знать-познать, — Илька куда-то на чужую сторону подался. Уходил из села, говорил приятелям:

— Не вернусь, пока у отца кнут не сгинет, которым он меня бил…

Узнали Бирюковы, ахнули. Мать в слезы, бабка в слезы, дед ходит — насупился, а отец говорит:

— Дьявол с ним. Пусть издыхает с голоду на чужой стороне.

Сказал он это, а дед на него с кулаками:

— Замолчи, басурман. Родное дите убить хочешь…

И с той поры — вот уже шестой год — дед все просит Николу:

— Верни, Никола, Ильку. Молодой он, пропадет на чужой стороне…

Но месяц за месяцем, год за годом — идет время, а Ильки нет как нет.

В Николин канун оделся дед потеплее, пошел в церковь. Идет по улице этакий большой, гривастый, клюкой подпирается, глаза из-под шапки, как угли, чернеют. Сразу видать: сам Бирюков идет.

Тепло молился в этот день, все просил Николу:

— Верни Ильку.

И показалось ему, будто Никола дружески кивнул головою. Дед и удивился и обрадовался.

— Неужто услыхал?

И захолонуло этак сердце от радости.

Тихими темными улицами бодро шел дед в молчаливой толпе домой, слушал скрип шагов, смотрел, как тает толпа, и чему-то радовался. Только избяной порог переступил, а навстречу из-за стола поднялся молодец — этакий большой, долгорукий, идет и смеется:

— Здравствуй, дедушка…

Дед так и обомлел, даже клюку уронил на пол.

— Илька? Неужто это ты?

А паренек смеется:

— Я, дедушка, я…

*

Утром, в Николин день, начался крестный ход.

По расчищенной дороге идет толпа с иконами, хоругвями, под торжественный трезвон в Николину заповедную рощу, к Николину камню, к Николиной сосне. Темной длинной вереницей тянется. Поле бело кругом, укрыто плотно снегом; снег хлопьями висит на зеленых лапах сосен, на сизых ветках берез. Солнце играет блестками в морозном воздухе и на снегу.

Вся толпа тепло одета.

Илька идет возле деда. Дед посмотрел сбоку на Ильку и подумал:

«Новый какой-то…»

И правда, новый Илька. Вчера пришел он домой в худых сапожишках, в картузишке, — это в Николины морозы-то, — а в карманах только кисет с табаком.

— А где же имущество твое? — спросил его дед.

— У меня, как у турецкого святого, --">