Ян Терлау - Зима во время войны

бывало в начале вечера, после того как ее заправлял отец. Заправка лампы – удовольствие ниже среднего, ведь карбид ужасно воняет. Но как только отец закрывал металлическую крышку и спичкой зажигал у носика огонь, противный запах исчезал. Такая лампа светила немногим хуже электрической. Однако через час-другой свет слабел, а примерно в половине десятого в гостиной оставался только маленький голубой огонек, которого, впрочем, вполне хватало, чтобы не натыкаться на мебель.

Но Михилю по вечерам очень хотелось читать. Днем, когда светло, он ни минуты не сидел без дела. А вечером, когда у него наконец появлялось свободное время, было уже темно. Не так давно Михиль обнаружил в отцовском книжном шкафу восемнадцать пожелтевших томиков Жюля Верна и сгорал от нетерпения их прочесть. В начале вечера читать удавалось даже в метре-другом от лампы, а позже, чтобы различить буквы, держать книгу приходилось у самого голубого огонька. Но тогда он заслонял свет другим, а так делать нельзя, особенно когда в доме гости.

Гости же были почти всегда.

Вот и теперь гостиная оказалась полна народу. Кроме мамы с папой и Эрики с Йохемом, Михиль увидел еще человек десять. И все незнакомые, за исключением дяди Бена. Мама представила Михиля каждому из гостей. Супруги ван дер Хейдены восторженно сообщили, что он когда-то учился у них в школе. Пара пришла из Влардингена, так что их слова вполне могли быть правдой, ведь юноша родился в том городе. Пожилая морщинистая дама, назвавшая себя тетей Гердиной, потребовала, чтобы Михиль поцеловал ее в щечку. А он и знать не знал, что у него есть такая тетя! Мама объяснила, что это папина четвероюродная сестра, с которой он в последний раз виделся лет двадцать назад. Две женщины неопределенного возраста при виде юноши принялись наперебой восхищаться тем, как он вырос. Державшийся весьма уверенно мужчина настаивал, чтобы Михиль, которому едва исполнилось шестнадцать, называл его братом. В комнате сидело еще несколько подобных родственников и друзей семьи. Не считая новообретенного «брата», все они знали, кто такой Михиль.

– Да уж, домашнее задание выполнили на отлично, – хмыкнул себе под нос юноша.

Все эти люди пришли сюда из западной части страны. Страшная сила гнала их по дорогам родины на восток и на север – голод. Стояла осень 1944 года, не стихала война. В больших городах не хватало еды. Транспорт не ходил, поэтому передвигаться оставалось только пешком. За спиной каждого такого беженца было по несколько десятков, а то и сотен километров. Они тащились по шоссе и проселкам с какими-то тележками, детскими колясками, велосипедами без шин и прочими немыслимыми приспособлениями. А после восьми находиться на улице запрещалось – комендантский час. Так что было очень важно иметь родственников и друзей, живущих где-то рядом с дорогой. Родители Михиля никогда и не подозревали, что у них столько знакомых, точнее, что о них знает так много народу.

Каждый вечер, около семи часов, начинались звонки в дверь. Мама открывала и видела радостно улыбающихся людей, которые весело восклицали примерно одно и то же:

– Добрый вечер, как дела? Ты меня не узнаёшь? Я – Мип из Гааги. В последние годы я так часто о вас думала, ты просто не поверишь!

Это звучало бы до крайности смешно, если бы не было так грустно. Выяснялось, что родители Михиля действительно когда-то встречались с этой Мип у общих знакомых, которые в тот раз представили ее как госпожу ван Дрютен. Но, понимая, что эта голодная, изможденная старуха прошла пешком через всю страну в изношенных гимнастических тапочках, чтобы раздобыть в Оверэйсселе^[2] несколько килограммов картошки для внуков, мама отвечала:

– Да, конечно, тетушка Мип – я могу вас так называть? – заходите, пожалуйста, расскажите, как жизнь!

И «тетушке Мип» предлагали тарелку горохового супа, местечко у карбидной лампы и возможность выспаться – на кровати или брошенном на пол матрасе.

Поздоровавшись со всеми, кто сидел в комнате, Михиль кивком попросил маму выйти за ним на кухню. Чтобы не блуждать по дому в кромешной тьме, он взял тот самый фонарик-жужжалку, которого ему так недоставало на улице, и принялся энергично сжимать и разжимать вставленную в рукоятку динамо-машину, отчего пальцы быстро устали и онемели.

– Мама, простите меня, пожалуйста, я разбил бутылку молока.

– Ой, ну как же ты так!

Михиль перестал жужжать фонариком и поднял --">