Николай Петрович Вагнер - Два Ивана

дала вод пчёлам. А то воду им нет, всё неурожай да неурожай…»

Подходит опять купец к Ивану-дураку.

— Ну что, — говорит, — друг, надумался ли; а я тебе, так и быть, за колоду-то дам рубль да ещё поднесу тебе на купле.

Молчит Иван-дурак, только знай, что за обе щёки каравай уминает.

— Сто рублев! — говорит. — Коли тебе колода способна, то сто рублев не жалей: на счастье купишь.

Ничего не сказал купец, отвернулся и пошёл.

— Что, — спрашивает он приказчика, — купить нам на счастье колоду-то или нет?..

— Отчего не купить? — гудит приказчик. Известно, счастье да удача от Бога; ну, однако, стары люди говорят, что и хорошая колода из чужой пасеки счастье приносит, а эта не из простой пасеки, — у его брата, слышишь, пчёлам вод хороший.

Повернулся опять купец, подошёл к Ивану.

— Ну, — говорит, — облюбилась мне колода, да и ты хороший человек — даю тебе десять рублей. Тащи ко мне колоду.

Молчит Иван-дурак, только знай каравай уписывает.

— Давай, — говорит, — сто рублев, — а то полтораста запрошу!

— Ах ты, дурак, дурак! — вскинулся на него купчина. — Да ты очнись, дурашник ты, бестолочь чухонская: ведь ты за простую колоду экую цену ломишь, ведь я только так, для счастья, по нраву моему хочу купить её!

— А коли для счастья, по нраву своему хочешь купить, так ты, милый человек, ста рублев не жалей. Пожалеешь сто рублев, тысячу потеряешь. Вот что!

Делать нечего… Распоясался купчина, отсчитал Иван-дураку сто рублев, да не просто, а с наговором: уж он честил, честил его на все корки, инда до тошноты.

— Да ты умеешь ли, дурень, считать-то? — говорит.

— Об этом не хлопочи, — говорит, — милый человек, отлично сосчитаю.

И подлинно, считать был горазд Иван-дурак. А с другим братом другая история: в силу к вечеру продал он мёд за двадцать рублей, да и то наполовину в долг.

Едет он домой, думу думает: отчего ему во всём неудача; а Иван-дурак за ним катит, и сто рублев в кошеле брянчат.

— Вот, — говорит, — братай, колоду-то ты мне подарил, — спонадобилась она: за сто рублев купцу сбыл!

Посмотрел на него братай…

— Плюнул бы, — говорит, — на тебя, дурака, да плевка жалко.

Проходит год или два, и слух прошёл по земле: говорят, царь свою волю объявляет, вызывает досужих людей, кто во что горазд, чтобы показали царю своё досужество.

И точно, едут глашатаи по всей земле, царский указ объявляют: «Сведомо нам, гласит указ, что в земле есть досужие люди, кои всякие художества измышляют. Занятно нам о том ведать, дабы не одна штука, к чему ли способная, не могла даром сгибнуть. В силу сего объявляем о том воеводам и губным старостам, дабы они тех досужих людей к нам препровождали, того ради для, дабы сии люди нам свой талант показали. А для сего назначаем через три года Юрьев день, в него же будет большой сбор со всей земли и будет наше царское смотрение!»

И вот прослушали царскую волю Иван-умный и Ивашка-дурашный. Задумался Иван-умный.

«Что же, — думает, — недаром мне Бог ум дал. Подумаю, авось что-нибудь и надумаю». Думал он два года, на третий придумал. Смастерил он машину большую, хитрую, прехитрую: сама веет, сама мелет, сама выгребает. Дивуется весь народ на эту машину и говорит, что в ней нечистый сидит и всем делом заправляет.

Настал наконец Юрьев день, царское смотрение. Собрались со всех сторон досужие люди, весь царский двор битком набили. На высоком крыльце сидят всё бояре да думные дьяки, а вокруг них стоит почётная стража.

И вот загудели бубны и литавры, выходит царь на смотрение, а глашатаи кричат, вызывают:

— Эй, добрые люди, придите, покажите, кто во что горазд.

И стали выходить добрые люди, всякий свою сноровку и уменье показывает. Кто идёт с новым гудком, кто с новой балалайкой, кто с сапогами немецкими, что носки врозь выворочены. Кто просто с пирогами, что жена напекла, да впрок насушила. Но больше всего идёт народ честной со всякими машинами да струментами. И было тут столько этих машин, что Иванова машина исчезла в них как капля в море, точно её и не бывало.

Только как кончилось смотрение, кто-то сзади кричит:

— Эй, люди, расступитесь, я ещё своё досужество покажу!

И люди расступились. Идёт Иван-дурак, и все на него дивуются, что за пугало такое движется. И подлинно: вырядился он хуже пугала воронья. Всё, что было у него в сундуке платья, всё на себя навертел; была шубка заячья, и ту надел, да не просто, а шерстью вверх: «Вот, дескать, коли царю занятно --">