Ольга Пустошинская - Вторая смена в лагере «Звёздочка»

бабушкой забросил удочку с пустым крючком. И надо же – вытянул карася!

Алик появился на берегу неожиданно. Загорелый, ловкий, в пионерской форме и чуть косо сидящей пилотке, трепетали на ветру концы красного галстука. Он был совсем как настоящий мальчик, только что следов на песке не оставлял.

Любка взвизгнула и спряталась за широкую дедову спину.

– Это призрак пропавшего мальчика! – зашептала она в ухо.

– Глупости не говори, – оборвал дед.

И тут увидел, как заколебались и стали прозрачными руки Алика, пытающиеся поднять горсть песка. Раз за разом ладони захватывали воздух, а не тёплый песок с редкими камешками.

– Почему у меня не получается? – со слезами в голосе проговорил Алик. – Что со мной?

Ахнула бабушка и застыла с ложкой в руках. У деда отвисла челюсть.

– Ты умер, сынок, – сказал он после долгого молчания. – К сожалению, ты умер. Ты можешь вспомнить, если захочешь…

Алик сел на песок, уронил голову на согнутые колени.

– Я помню, только верить не хочу. Не люблю спать днём… Сколько раз я просил вожатых дать мне нарисовать стенгазету или агитационный плакат на время тихого часа – я хорошо рисую. А они не соглашались, говорили: одному позволь, так весь отряд не уложишь. Я убегал в окно. Ходил по лесу или на речку, купался один… И совсем не боялся, я ведь плаваю очень хорошо, даже с завязанными ногами выплыву. Вожатая Зина меня почему-то ругала, говорила, что тонут не те, кто не умеет плавать, а те, кто слишком уверен в себе. Однажды я выбрался в окно и пошёл на берег. Разделся, закопал одежду в песок, чтобы кто-нибудь чужой не нашёл и не унёс… А потом… ноги запутались в траве… Но я выплыл! Я же смог порвать эти водоросли, я выплыл. Нашёл свою одежду, вернулся в лагерь… Это было вчера… Нет, три дня назад…

– Тридцать лет назад, – с грустью поправил дед.

– Я чувствую, что меня куда-то зовут, – он посмотрел на небо, где плыли лёгкие белые облака, – здесь я чужой… А я только хотел быть как все.

Любка вышла из-за дедовой спины, страха больше не было. Алик посмотрел на неё, стянул с галстука маленькую фибулу и положил на песок:

– Это тебе на память. И не обращай внимания на дурацкие вымыслы, нет в нём ни свастики, ни Зиновьева, ни Троцкого – всё это выдумки. Носи, мне будет приятно. Прощай. И спасибо вам всем.

Он пошёл вдоль берега, крепкий, загорелый, совсем как живой, оглянулся, махнул рукой… и пропал. Только светящийся шарик взмыл высоко в небо, пока не превратился в точку.

Любка бросилась к тому месту, где на песке лежала застёжка, но она пропала.

– Погоди, – сказал дед, – может здесь поискать надо? – Он вытащил из коляски мотоцикла маленькую лопатку и стал копать, Люба помогала руками, отгребая в сторону песок.

– Я так и думал, вот она… Почти как новенькая, даже ржавчины нет. Держи.

Маленькая светлая фибула с тремя язычками пламени, означающих Третий интернационал, поленья, символизирующие пять континентов, серп и молот, девиз… Любка зажала застёжку в руке. Теперь ни за что с ней не расстанется!

***

Уезжать раньше срока она передумала, в лагере ещё столько всего интересного будет: «Зарница», прощальный костёр, последний день в лагере, когда можно измазать мальчишек пастой в отместку за все их шалости…

Любкин галстук теперь скрепляла маленькая серебристая фибула, неизменно привлекающая внимание всех пионеров, и она с лёгкой грустью объясняла, что застёжку ей подарил друг, очень хороший мальчик Алик, которого больше нет. Нет, обменивать она её ни что не станет… Это память.

Она вертела зажим, пытаясь рассмотреть несуществующие буквы и профили и ничего не видела. Алик прав: всё это злостные выдумки, ничего плохого в застёжке нет…

--">