Тамара Шаркова - В нашем садочке есть много цветов

то селе у местного гончара. Заделай дыру в донышке, вари в них хоть борщ, хоть варенец или ставь в печь. Потому странно смотрелись рядом с ними две маленькие статуэтки из старинного саксонского фарфора: пастушка в изящном платье с ягненком на руках и пастушок в шляпе с пером и длинным посохом, загнутым вверху бубликом.

Кухня была таких размеров, что Елизавета Петровна могла поставить на плиту чайник, сполоснуть под краном блюдце и достать из буфета заветную баночку вишневого варенья, не поднимаясь со стула.

Когда- то им с Костей удалось спасти от сноса дом, где родился и жил писатель Короленко. Для этого пришлось не один раз посещать угрюмые серые здания в Киеве и Москве и писать статьи во все центральные газеты. Дом Владимира Короленко оставили в покое, но в отместку бульдозером сравняли с землей их собственный нарядный маленький домик в три окошечка, построенный еще Костиным прадедом. Вокруг дома, как в стихах Шевченко, рос вишневый сад, и некоторые деревья, почти такие же старые, как он, устало опирались на крышу морщинистыми сучковатыми ветвями. Но каждый апрель деревья продолжали "невеститься", и когда земля покрывалась нежными лепестками их белоснежных цветов, то казалось, что выпал запоздалый снег. За садом был небольшой огород. Самыми ценными на нем были грядки с мичуринскими сортами клубники, добытыми Костей в одной из командировок. Он возился на них все свободное время: прореживал, укоренял, подкармливал. В мае друзья целыми семьями приходили к ним в гости на клубнику со сметаной, а зимой — на клубничное варенье.

Однажды днем, когда они с Костей были в редакции, разозленные городские партийные власти подогнали технику, а потом позвонили на работу. Сообщили об ордере на однокомнатную квартиру и дали двенадцать часов на сборы.

Пастух и пастушка были первым, что Елизавета Петровна сунула в свою сумку. Они достались ей и брату от деда Ивана.

Что еще они с Костей успели вынести из дома, над которым уже повисла чугунная "баба", такая же бесчувственная, как все городское партийное начальство? Костины рукописи и военный архив, белье и одежду в узлах. Посуду и мебель помогали вытаскивать соседи. Кое- что при этом осело в чужих домах. Часть потом вернули. Говорили: "Думали вас заберут, как в тридцать седьмом, так будет о вас память…" Впрочем, некоторые так и продолжают жить с этой "памятью" при живой хозяйке.

Елизавета Петровна и Нина напились чая с обещанным яблочным пирогом, поболтали о пустяках и перебрались в комнату на диван.

Долгий апрельский день никак не хотел переходить в вечер.

Листовская посмотрела через отливающие синевой стекла в балконной двери на золотисто- зеленые сережки берез и вдруг ощутила внутри себя внезапный толчок радости, знакомый по молодым годам. Какое- то мгновенное и бурное ощущение счастья существования своего "Я". Она долго не переживала таких минут после того, как не стало Костика. Многие месяцы она жила… нет — существовала со смертной тоской в сердце. Из этих месяцев уже начали слагаться годы, как вдруг, независимо от каких- либо перемен в ее судьбе или ее душевных усилий, тоска стала превращаться в тихую печаль воспоминаний. Горе, конечно, не ушло. Оно до сих пор оставляло на сердце шрамы от своих ядовитых укусов. И если бы не такие мгновения безотчетной радости жизни, как сегодня, она давно ушла бы вслед за Костиком.

Нина молчала, и Елизавета Петровна с благодарностью приняла от нее в подарок эти тихие минуты. Они сидели, почти касаясь друг друга, и слушали, как резкие звонки детских велосипедов рассекают промытый дождем весенний воздух; как непривычно громко после зимы звучит и торопливая дробь женских каблуков, и недовольный визг электродрели, и бестолковые воробьиные ссоры. Вместе с ними слушали эту весеннюю разноголосицу высокие тополя, терпеливо ожидающие рядом с березами, надевшими сережки, когда же май заменит их полупрозрачный флер надежными зелеными фраками.

Наконец Нина выпрямилась и стала развязывать тесемки на картонной папке.

— Ну и что там у тебя? — иронично спросила Листовская, увидав стопку разрозненных пожелтевших страниц. — Десятая глава "Онегина" или второй том "Мертвых душ"?

— Это "Робинзон Крузо", — серьезно ответила Нина. — Сразу после войны издали…в Минске. Сами знаете, на какой бумаге тогда печатали.

— Знаю, — вздохнула Елизавета Петровна. — Мы на такой заводскую малотиражку верстали. Закрутки из нее --">