Владимир Алексеевич Панюков - Рассказы зверолова

сделают. В прошлом году лиса двух кур утащила, теперь вот волки поросёнка задрали.

— Горюй не горюй, а поросёнка не воскресишь. Давай-ка вспомним, как волков брали. Надо же двум старым звероловам рассчитаться с ними по заслугам! Капканы есть?

— Заржавели без дела, грош им цена. Только и годятся на свалку!

— Может, крючки есть? Ты ведь старый рыбак.

— Крючки есть. Да на что они тебе?

— Ты говорил: тряхнём стариной! Вот я и хочу тебе напомнить, как надо волков ловить.

Пока Жуков кормил кур, самовар ставил, я привязал к крючкам по куску проволоки, словно щук собирался ловить, нанизал на каждый крючок по куску мяса. Все куски проволоки прикрепил к канату.

Мы отнесли эту снасть на то место, где нашли голову поросёнка, привязали канат за пенёк. А чтобы вернее приманить волков сюда, опалили три козьи шкуры и обжарили на костре козью голову.

— Приманка аппетитная, — сказал Жуков. — Только придут ли волки на это место? Уж больно они осторожные, черти!

— Как говорится, утро вечера мудренее! — сказал я. — Пойдём-ка с дороги чайком побалуемся.

Мы ужинали и пили чай в сумерках. И вдруг где-то вдали послышался вой волков.

— Собираются на пирушку, — прислушиваясь, сказал Жуков. — Ну, поглядим, поглядим, Алексеич, чего стоит твоя выдумка! А помнишь…

И начался у нас долгий вечер воспоминаний. Спать не пришлось: незаметно просидели всю летнюю ночь до рассвета.

Жуков глянул в окно, убрал посуду со стола, и мы пошли проверить ловушку.

Большая, старая волчица стояла и смотрела на нас в испуге, но с места не двигалась. Она была похожа на чучело, которое сделал искусный мастер, только глаза её говорили, что она живая. Да изо рта у неё торчала проволока, которую я привязал к крючку.

Мы связали волчицу и принесли домой.

— Сдам шкуру, пятьсот рублей получу — вот и поросёнка куплю! — размечтался Жуков.

— Так и сделай! А теперь в тайгу веди, с ружьишком погулять! Тоскую и я по тайге не меньше твоего!

Мы взяли в дорогу по куску хлеба и отправились в саянскую — смолистую, кедровую — тайгу.

Росомаха, которую я не смог поймать

Зимой, по первому снегу, я приехал в охотничий колхоз, который был расположен среди двух горных кряжей на самом берегу далёкого Берингова моря.

В колхозе жили чукчи. Все они были хорошие охотники, и я быстро заключил с ними договор на поставку пушнины.

Охотники уговаривали меня остаться у них на ночь. Но я торопился домой, на Преображенскую факторию, и выехал, когда уже стало темнеть.

Погода была отличная. Собаки хорошо отдохнули и неслись с такой быстротой, что я крепко держался за нарты.

За час мы прошли полпути. Вдруг вожак отчаянно взвизгнул, и вся упряжка рванулась в сторону. Собаки залаяли и сейчас же кинулись в драку.

Я вылетел на снег, бросился с ружьём к упряжке; мой вожак, у которого из ноги сочилась кровь, держал зубами за шею большую, неуклюжую росомаху.

Хищница не сдавалась. Она вырвалась и так куснула вожака, что он с жалобным визгом повалился в сугроб. Собаки поспешили на помощь, но упряжка мешала им свободно передвигаться.

Я давно уже не ловил росомах, и у меня мелькнула мысль взять зверя живым. Бросился к нартам, хотел стащить полость и накрыть ею зверя, но ещё одна собака, сильно укушенная росомахой, упала на снег, Упряжка рванулась, собаки сбили меня с ног.

Только я приподнял голову, росомаха бросилась на меня. С треском разорвался правый рукав моей меховой кухлянки, и я почувствовал в плече острую боль.

Вскочив на ноги, я с силой отбросил росомаху и, почти не целясь, выстрелил в неё. Она перевернулась, но стала подниматься.

Собаки кинулись на неё. Я разогнал их и выстрелил ещё раз, прямо в голову. Зверь сунулся в снег, вздрогнул — и замер.

Только уж после этого я спокойно перевёл дух и начал поправлять порванную упряжь.

Вожак и ещё две собаки были ранены, одна лежала на спине мёртвая.

Я расставил собак в упряжке, взвалил на нарты убитую росомаху и тронулся в путь.

Собаки бежали плохо и всё оглядывались назад, но постепенно успокоились и помчали быстро и ровно.

А я сидел в нартах, ощупывал рукой длинный, густой и тёмный мех зверя и рассуждал:

— Сильна ты, матушка, и ночью от тебя не спасётся даже такой зверь, как лось. Но зачем же ты бросилась на упряжку собак? И неужто была ты так голодна, что не побоялась человека, сидевшего на нартах? И расплатилась своей --">