Евгений Иванович Чарушин - Олешки

отфыркался, посидел немного так, спокойненько, и вдруг тучу толкунцов-комаров заметил.

Подполз к ним, прыгнул и передние лапы врозь расставил — видно, хотел всех комаров в охапку поймать. Да ни одного не поймал.

А тут шмель попал на глаза. Подобрался котёнок и к шмелю, да как даст задней лапой по ромашке, на которой шмель сидел, и сшиб его наземь.

Ловко орудует задней ногой. Как передней. Домашней кошке так не суметь.

Сшиб он шмеля на землю, а потом как запищит, замяучит. Ужалил его шмель. Хотел было я ему помочь, яд выдавить, шмелиное жало вытащить. Да вдруг сообразил: нет, никак нельзя. И похолодел я весь со страху. Не помню, как на ноги вскочил и бежать пустился. Что есть мочи от котёнка удираю, только глаза заслоняю от веток.

Яма на пути — я через яму. Куст — я через куст. И такая во мне прыть от страха, что рад бы одним махом через весь лес перепрыгнуть.

Бегу, скачу. Километра два, наверное, этак проскакал. Выбежал наконец на луг и упал на траву — так прямо и грохнулся. Уж и ноги меня не держат, а сердце бьётся, колотится.

Хорошо, думаю, что ноги от котёнка унёс.

Котёнок-то не простой был — это рысёнок был. Значит, и мать его недалеко где-то бродила. Пока он играл себе тихо-мирно на полянке, ловил мух да соломинки жевал, мать тоже своим делом занималась — охотилась. А как подал он голос, запищал, завопил, — тут уж рысь, конечно, к нему — на помощь, на выручку. И разорвала бы она меня в клочки, если бы я ей по дороге попался.

А ружьё у меня, как назло, самой мелкой дробью было заряжено — на рябчика, на мелкую дичь. Где уж тут с рысихой сладить! Рысиха-мать — с доброго волка.

Страшный рассказ

Мальчики Шура и Петя остались одни. Они жили на даче — у самого леса, в маленьком домике. В этот вечер папа и мама у них ушли к соседям в гости.

Когда стемнело, Шура и Петя сами умылись, сами разделись и легли спать в свои постельки. Лежат и молчат. Ни папы, ни мамы нет.

В комнате темно. И в темноте по стене кто-то ползает-шуршит; может быть, таракан, а может быть, кто другой!

Шура и говорит со своей кровати:

— Мне совсем и не страшно.

— Мне тоже совсем не страшно, — отвечает Петя с другой кровати.

— Мы воров не боимся, — говорит Шура.

— Людоедов тоже не боимся, — отвечает Петя.

— И тигров не боимся, — говорит Шура.

— Они сюда не придут, — отвечает Петя.

И только Шура хотел сказать, что он крокодилов не боится, как вдруг они слышат… за дверью, в сенях, кто-то негромко топает ногами по полу: топ… топ… шлёп… шлёп… топ… топ…

Как бросится Петя к Шуре на кровать!

Они закрылись с головой одеялом, прижались друг к другу. Лежат тихо-тихо, чтобы их никто не услышал.

— Не пыхчи, — говорит Шура Пете.

— Я не пыхтю.

Топ… топ… шлёп… шлёп… топ… шлёп… шлёп…

А через одеяло всё равно слышно, как кто-то за дверьми ходит и топает.

Но тут пришли папа с мамой. Они открыли двери, вошли в дом, зажгли свет. Петя и Шура им всё рассказали.

Тут мама с папой зажгли ещё одну лампу и стали смотреть по всем комнатам, во всех углах. Нет никого. И вдруг вдоль стены кто-то как пробежит в угол… Пробежал и свернулся в углу шариком. Смотрят — да это ёжик! Он, верно, из леса забрался в дом.

Хотели его взять в руки, а он дёргается и колет колючками. Тогда закатали его в шапку и унесли в чулан.

Дали молока в блюдце и кусок мяса.

А потом все заснули.

Этот ёжик так и жил с ребятами на даче всё лето.

Он и потом пыхтел и топал ногами по ночам, но никто уж его не боялся.

Олешки

Привезли в зоосад двух олешков. Маленьких, ростом с козу.

Назывались они «мунджак» и родом были из Индии.

У оленя рога с развилиной, а самка безрогая.

Глаза у обоих большие, чёрные и с ресницами, как у человека.

Совсем людей не боялись олешки, --">