Михаил Павлович Коршунов - Флаг забастовки

или руки устанут.

А на заводском дворе по-прежнему тихо, мелкий дождь только шелестит.

— Ну, — сказал Никита Савельевич, — полезай.

Лёнька кивнул и босиком начал карабкаться по трубе. Его небольшая фигурка медленно скрылась в тумане.

В напряжённой тишине прошло минут десять. Вдруг шорох: спускается Лёнька. Все смотрят… а флаг с ним.

— Ты что? — спрашивает Никита Савельевич.

Лёнька съёжился и молчит.

— Да что с тобой? Озяб, может?

— Забоялся, — проговорил Лёнька, а сам в глаза Никите Савельевичу не глядит. — Там скобки ослабли. Под ногами шевелятся.

Молчат рабочие. Ветер по небу, точно чёрный дым, тучи гонит.

— Что ж, коли так, — сказал наконец Никита Савельевич, — пошли по домам.

— Нет, — горячо зашептал Лёнька и схватил кузнеца за руку, — дядя Никита, не уходите! Я ещё раз испробую. Я и по крышам лазил, и на колокольню — ничего. А по трубам не лазил. Поперво́му всегда боязно. Ветер там, аж качает.

— Ну ладно, — сказал Никита Савельевич. — Сядем, покурим. А ты, Лёнька, передохни, успокойся.

Рабочие присели на платформу грузового крана, который стоял рядом, и закурили, пряча в кулаке огоньки папирос. Сидели согнувшись и молчали. Когда докурили, Никита Савельевич подошёл к Лёньке и сказал:

— Только оберегайся. Иначе не пущу.

Лёнька снова карабкается по трубе. Скобки влажные, холодные, от них стынут пальцы. Дует мокрый ветер. Чем выше взбирается Лёнька, тем сильнее он дует. Лёнька прижимается к кирпичам, прячет от ветра лицо. У Лёньки намокла голова, струйки воды стекают за широкий ворот куртки.

Внизу, сквозь дождь, блестят огни дальних посёлков. Лёнька закрыл на мгновение глаза; высоко-то как, только бы не испугаться! Пальцы на ветру коченеют, больно сгибать их.

Где же конец трубы? Скоро ли?

Лёнька одной рукой держится, а пальцы другой руки в рот кладёт, согревает. Маленький, щуплый, прибился он к трубе и висит над пропастью.

Лёнька подтягивается на руках, упирается ногами и метр за метром продвигается выше.

Потом он уже смутно помнил, как добрался до вершины трубы, как приворачивал проволокой к громоотводу стержень с флагом, и только одно Лёньке навсегда запомнилось — как развернулось и ожило на ветру большое красное полотнище. А Лёнька, ухватившись за громоотвод, плакал от счастья и слушал, как полотнище хлопало над самой его головой.

Наутро приехал пристав и объявил, что даёт пятнадцать рублей тому, кто флаг снимет. Но охотников рискнуть не нашлось.

Весь день провисел красный флаг.

Пристав сорок рублей назначил. По тем временам это большие деньги были. Рабочему их и в месяц не заработать. И вот нашёлся один желающий — предатель и провокатор Тюха. Добрался этот Тюха до скобок, которые шатались, да струхнул и вернулся.

Обуяла тогда ярость полицию, и давай они флаг из винтовок расстреливать. Хотели пулями древко расщепить. Но слесари не зря стальной стержень подобрали — не переломишь его даже пулями.

А флаг себе развевается! И бастуют уже рабочие в районе на всех заводах и фабриках!

* * *

Через много лет после Октябрьской революции заводскую трубу одели в леса, чтобы отремонтировать. Верхолазы ещё с земли обратили внимание, что громоотвод на трубе длиннее обычного и толще. А когда они поднялись до конца трубы, до её короны, то разглядели, что к громоотводу привязан стальной стержень.

Верхолазы хотели снять его, но об этом узнали рабочие и позвали Никиту Савельевича.

И кузнец рассказал про мальчика Лёньку, про то, как он поднял флаг и какое это имело значение для всеобщей забастовки.

Вскоре ремонт трубы закончили и леса убрали.

Стоит теперь труба чистая, без трещин, без копоти, а под солнцем сверкает стальной стержень.

ПЕЧАТЬ

В конце проулка Нюта увидела конных жандармов. Сквозь пыль, поднятую копытами --">