Григорий Поликарпович Завражный - Мальчики пастушки

дорогу. Егорка, как полоумный, носился, то утопая по горло во ржи, то скача по кочкам, то поднимая пыль по горячей дороге; кричал, ругался и хлопал кнутом.

— Куда вас шут несет, окаянные? Назад! — то визжал, то хрипел Егорка, гоняясь по полю.

Телята не обращали на него внимания и продолжали бегать, вытаптывая и хлеб и луга. Порою он останавливался в бессилии, беспомощно опускал руки, но точно вспоминал что-то и отчаянно выкрикивал:

— Кузька, загоняй! Кузька!..

Но Кузька так же бегал сломя голову и так же не мог ничего сделать с обезумевшей скотиной.

У Егорки помутилось в голове. Как в чаду, кружился он по полю, и ему казалось теперь, что бегают не только телята, но несется куда — то и поле с рожью, скачет дорога, прыгают кочки по лугу, скользит, как змея, река по крутым извилинам, а в этом вихре куда-то и зачем-то надо бежать и ему, и как можно скорее. Он падает, путаясь во ржи, колет и царапает себе лицо и руки, но поднимается и бежит снова.

К вечеру Егорка до того измучился, что насилу доплелся до дому. У него сгибались ноги в коленях, болели, отбитые беготней, подошвы, кружилась голова, и весь он чувствовал себя точно разбитым. Но телят он и половину стада не пригнал в слободу. Он даже не знал, куда они девались.

Но за все эти волнения, беготню и усталость в слободе Егорке еще и досталось не мало.

— Ты что же это, бесенок, с рожью-то нам наделал? — встретил его в начале улицы суровый мужик, толстосум Илья Никитин. Его даже и мужики побаивались, — до того он был суров и прихотлив, — а Егорка прямо задрожал весь от страха при взгляде на его злое лицо с рыжей окладистой бородой и большими выпученными, как у рака, глазами. — Что же тебе, сопливому, затем жалованье — то платят, чтобы ты хлеба травил, да вытаптывал?!

Он схватил Егорку за волосы и начал трепать, приговаривая:

— Не разевай рот, паршивец; смотри за чем приставлен… смотри…

Мелькало искаженное от страха лицо Егорки, болталась сумочка за плечами, и в такт порывистым движениям мужицкой руки у него вырывались сдавленные крики:

— А, а, а!..

И едва лишь Егорка вырвался от Ильи Никитина и пробежал несколько шагов по улице, как перед ним новая гроза выросла.

— Ты куда же это задевал мово теленка, затряси тебя лихоманка?! — преграждая дорогу, наступила на него Евлеха Колганова, страшная и шумливая старуха, с рябым морщинистым лицом и торчавшим изо рта черным зубом. — И где я его теперича искать буду, такой ты разъэтакий.

Евлеха стояла перед Егоркой, не давая ему двинуться с места, злобно вращала мутным бельмом, занимавшим полглаза, и орала на всю улицу, тыча костлявым кулаком ему под нос.

— Драть тебя, проваленного, надыть, и отца-то твово, мошенника, вместе с тобою. Ах, такие-сякие… деньги берете, а за скотиной не смотрите!..

— Ты зачем это, разбойник, все бока исполосовал нашему теленку? Какую ты имеешь праву бить чужую скотину? — встретила его другая старуха, размахивая руками. — Ах ты, живодер… да я тебя!..

И много пришлось Егорке выслушать брани и упреков, пока он не добрался до дому. Кто ругался за убежавшего неизвестно куда теленка, кто за потравленный хлеб, а некоторые вместе с руганью награждали его и стукотушками.

Егорка и не думал даже обижаться; он чувствовал себя виноватым чуть ли не перед целым миром и желал бы одного только — скорее до дому, забиться куда-нибудь в укромный уголок чтобы не слыхать ни шума, ни ругани и скорее заснуть.

На утро мать насилу добудилась Егорки. Свернувшись комочком, крепко спал он под навесом на соломе, и только когда в его сонном мозгу вставали и путались дневные впечатления, он вздрагивал всем телом и торопливо бормотал:

— Куз… Куз… Кузька!.. Беги!., беги скорее! Эй, ты!.. Кузька, леший!

Когда он гнал свое стадо в поле, провожавшие телят бабы наказывали:

— Смотри, паршивец, опять не растеряй их. Рот-то не разевай там, гляди в оба.

Пригнав на место телят, Егорка не расселся на лугу и не занялся игрою, как прежде, а принял строгие меры предосторожности.

— Ты, Кузька, зайди вон с той стороны и ходи около них, а я тут буду, и как чуть что — мы их прямо в реку.

Сам Егорка ходил взад и вперед с другой стороны, держа в одной руке палку, в другой длинный кнут и зорко смотрел за телятами. Те некоторое время ходили спокойно, как будто ничего и не замышляя опасного, но как только стало пригревать поднимающееся солнце, опять замахали --">