Николай Константинович Чаусов , Григорий Фёдорович Боровиков - За правое дело

шевельнулось нечто подобное улыбке.

— Ладно, ступай, умник, не будет ноне работы.

5

Утро двадцать шестого октября семнадцатого года выдалось ветреным, стылым. Поднятая холодным низовиком Волга штормила, бросала на размытые дождями берега, опустевшие гавани и причалы вспененные валы, срывала с якорей, разбивала в щепы покинутые людьми суденышки и лодчонки, корежила и ломала причаленные к пирсам плоты.

И город, обычно к тому времени года успокоенный, тихий, дремлющий у подножий прибрежных гор, — город штормил. Мимо Дениса, прижавшегося спиной к железной ограде, мелькали в общей людской лавине фабричные и солдаты, городская голытьба и нарядные господа, офицеры и гимназисты. Шли мостовой, тротуарами, то и дело задевая напуганного небывалым шествием мальчугана, норовя оторвать его, вцепившегося обеими руками в прутья ограды, увлечь за собой. Стоя на телеге-платформе, широко разметывая руки, восторженно выкрикивал незнакомые Денису лозунги человек в поддевке; небольшой ростиком гимназист в черной с блестящими пуговицами шинели держал высоко над головой щит с единственным словом «Долой!» и, оборачиваясь и пуча глаза, что-то потешно горланил шедшим за ним приятелям-гимназистам; пели под забористые коленца гармонии веселые рабочие — девчата и парни; там и тут полыхали на ветру красные полотнища флагов и лозунгов; шныряли, размахивая газетами, вездесущие, наядливые мальчишки.

Сильный толчок в бок едва не свалил Дениса.

— Подвиньсь, революция!

И два молодых щеголя, загоготав, прошли дальше. Еще два человека — пожилой, сухопарый, в очках и фуражке с молоточками на кокарде, и помоложе, совсем без шапки, несмотря на сырой пронизывающий ветер, встали рядом с Денисом.

— Не могу больше… право же, не могу, — задыхаясь и защищая лицо от ветра, жалобно стонал старший.

— Ну, Сергей Петрович…

— Не могу… И не хочу! Какое мне дело до всего этого? Я всего-навсего инженер, и мне плевать, кто будет у власти: Львов, Керенский или Советы… Плевать, слышите!

— Как вы можете! Вы же русский человек, Сергей Петрович, — не замечая ни ветра, ни толкотни, с отчаянием убеждал младший. — Вы же влиятельный человек; за вами выступят все… Предавать интересы России… Нет, это безумие! Вы просто трус! Сергей Петрович, нас ждут, вам просто нельзя не быть с нами!..

И младший потянул за собой человека в очках, втиснул его в лавину.

Денис плохо понимал, что творилось вокруг, и в его детском еще не окрепшем мозгу тесно мешались и любопытство, и страх перед этой людской толчеей, готовой каждую минуту сбить с ног или увлечь его за собой, и мучительное желание разобраться в происходящем, связать с тем, о чем рано утром говорил городской оратор в затоне, и, наконец, беспокойство за отца, вместе с другими затонскими находившегося сейчас в самой гуще событий.

Куда спешат люди? Зачем? О какой жестокой борьбе с темными силами предупреждал городской оратор, если все рабочие и солдаты Саратова, как он сам сказал, за революцию, за Советы? Ведь революция уже есть, она везде, во всех городах России — кто же ее может убить? Кто ее враги? Эти курносые гимназисты? Купеческие сынки? Или эти двое — полуживой старик в путейской фуражке и его спутник? Где они, эти темные силы?.. Но почему так тревожно за отца, за всех, кто хочет добра и сытой жизни народу?..

6

Уже давно схлынул поток, и на опустевшей мостовой шарили, подбирая втоптанные в грязь вещи, убогие старушонки, а перед глазами оглушенного тишиной Дениса все еще двигалась и ревела на все лады пестрая людская армада.

Тихий детский плач вывел из оцепенения прилипшего к железной ограде мальчика. Плач исходил откуда-то со двора и, несомненно, принадлежал какой-то расхныкавшейся девчонке. Денис обернулся, приник лицом к затейливым стальным завиткам ограды, но ни у фасада здания, ни в небольшом, засаженном редкими деревцами дворике никого не было видно. Не стало слышно и всхлипываний девчонки. Почудилось? Или ветер донес до уставшего слуха похожие на плач звуки? Денис отвернулся, напялил на большой лоб отцовский картуз, но не успел сделать и шага, как плач повторился, и на этот раз совсем близко.

— Ты чего ревешь? — покрывая шумный порыв ветра, окликнул он невидимую девчонку.

Плач снова оборвался, а от соседнего каменного столба метнулась к подъезду большого кирпичного здания тоненькая фигурка. Девочка взбежала на широкие ступени --">