Фрэнсис Ходгсон Бернетт (синоним для Фрэнсис Элиза Ходжсон Бернетт) - Маленький лорд Фонтлерой

его был бесчестным для его благородного имени и в будущем не обещал ничего хорошего, оставаясь себялюбивым, расточительным, пустым человеком, без всяких хороших или благородных наклонностей. Горько было сознавать старому графу, что только третий сын его, которому должно достаться лишь очень небольшое состояние, обладал всеми привлекательными чертами, силою и красотой. По временам он ненавидел красивого молодого человека за то, что тот, по-видимому, имел как раз все достоинства, соответствующие высокому общественному и имущественному положению будущего графа Доринкура. Несмотря на то, в глубине своего гордого, упрямого старческого сердца, он не мог не питать забот о своем младшем сыне. В один из припадков своей блажи он послал его путешествовать в Америку; он думал удалить его на время, чтобы не раздражаться постоянным невыгодным сравнением с ним его братьев, сильно заботивших в это время отца своими дикими выходками.

Но через полгода он стал чувствовать свое одиночество и, втайне желая увидеть опять сына, написал ему письмо с приказанием вернуться домой. Письмо его разошлось дорогой с письмом капитана, только что посланным им отцу с извещением о своей любви к красивой американской девушке, на которой он намерен был жениться. Получив это письмо, граф пришел в совершенную ярость. Как ни крут был его нрав, но он никогда не выходил из себя до такой степени, как прочтя послание капитана. Лакей, находившийся при графе в эту минуту, думал, что с ним сделается удар — так он был взбешён. В течение часа старик бушевал, как разъяренный зверь, затем сел и написал сыну приказание никогда не приближаться к его дому, никогда больше не писать ни отцу, ни братьям. Он говорил, что пусть сын живет, как ему угодно, и умирает, где хочет, что он отлучает его навсегда от своей семьи, и чтобы тот никогда не ждал от отца какой бы то ни было помощи.

Капитан был сильно опечален этим письмом. Он очень любил Англию, был горячо привязан к дому, в котором родился; он любил даже своего сварливого старика-отца, разделял его скорби и разочарования, но он знал, что ему нечего рассчитывать на то, что отец когда-нибудь смягчится. Сначала он почти недоумевал, что ему делать, он не был воспитан для трудовой жизни, не имел никакой опытности в делах, зато обладал мужественным и решительным характером. Он продал свое место в английской армии и, найдя себе после некоторых хлопот место в Нью-Йорке, женился. Переход от той жизни, к которой он привык в Англии, был очень значительный, но он был молод и счастлив и надеялся настойчивым трудом со временем значительно улучшить свое положение. Он купил себе небольшой домик на одной из отдаленных улиц города. В этом доме у него родился мальчик, и тихая семейная жизнь стала так улыбаться ему, что он ни на минуту не раскаивался в своей женитьбе на хорошенькой компаньонке богатой старой дамы. Он не ошибся в выборе своей подруги жизни, оказавшейся на самом деле чрезвычайно милым, кротким и любящим существом. Рождение сына еще более возвысило их счастье. Мальчик был очень похож на отца и мать. Несмотря на скромную обстановку, среди которой ему пришлось расти, казалось, не было ребенка счастливее маленького Кедрика. Во-первых, он был всегда здоров и потому никогда не обременял; во- вторых, отличался таким мягким нравом и так прекрасно вел себя, что каждый только радовался на него; в-третьих, он был очень красив собою. Не в пример большинству детей он появился на свет с густыми, мягкими, золотистыми кудрями, уже спускавшимися широкими кольцами, когда ребенку было каких-нибудь полгода; особенную симпатичность его и без того хорошенькому личику придавало умное выражение его больших карих глаз, оттененных длинными, пушистыми ресницами. Такая привлекательная внешность и всегда кроткий нрав очень скоро располагали к нему всякого, кто заговаривал с ним, когда он катался по улице в своей маленькой колясочке, и, бросив на незнакомца ласковый и вместе серьёзный взгляд, всегда за тем приветливо ему улыбался. Благодаря этому не было по соседству человека, который бы не находил удовольствия видеть его и говорить с ним. Даже лавочник, торговавший на углу улицы, где стоял дом мальчика, и считавшийся самым суровым человеком на свете, и тот не составлял исключения в этом случае.

Когда он подрос настолько, что мог, одетый в белую шотландскую юбочку и широкую белую шляпу, запрокинутую назад на его золотисто-желтые кудри, выходить с --">