Йован Стрезовский - Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой

подчинился. Как только он уткнулся носом в снег, я сел ему на спину и завопил во все горло:

— Заваливайте его снегом, ребята!

Два раза звать не пришлось. Не прошло и минуты, как Калчо был засыпан таким толстым слоем снега, что выбраться из-под него ему не удалось бы ни за какие коврижки.

Поначалу Калчо все же пытался выкарабкаться, из сугроба до нас доносились его приглушенные крики, но вскоре все затихло. Мы здорово струхнули. Быстрее, чем закопали, разгребли снег и не мешкая вшестером кинулись оттирать Калчо лицо, шею, руки.

— Кровь у него замерзла, — позеленев от страха, сказал Коле.

Смерив меня недобрым взглядом, ребята с еще большим рвением бросились растирать свою жертву.

Мало-помалу Калчо задышал, веки разлепились, и горло, точно кляп, вытолкнуло сдавленный стон. Придя в себя, он с недоумением и укоризной посмотрел мне в глаза. И странное дело: от этого взгляда на душе у меня полегчало, хоть я чуть и не разревелся.

Коле и Джеле помогли Калчо подняться и повели его домой. Я, как побитая собака, тащился следом.

На другое утро Калчо в школу не пришел. На все расспросы учителя мы упорно молчали. Когда на перемене все высыпали во двор, Коле окликнул меня:

— Прямо ума не приложу, что теперь с тобой будет. Не иначе — повесят.

— За что? — похолодел я.

— А за то, что Калчо на тот свет отправил, — одними губами прошелестел Коле. — Уж как только не допытывались, что с ним стряслось, так ничего и не узнали. Верно, память ему отшибло. Свое имя и то вспомнить не мог. Спрашивают его, а он глазами моргает и молчит. «Прощай, Калчо!» — подумал я, и так мне грустно стало. Но и тебя мне жалко.

— Откуда тебе все это известно? Ты его видел?

— Видеть не видел, люди говорят. Мама ходила его навещать, говорит, хотела ему яблоко дать, а он взял да отвернулся.

Не помню, как я расстался с Коле, как пересек двор, сколько времени простоял, подперев стенку, ошеломленный, с одеревеневшими руками и ногами. Очнулся, лишь когда кто-то взял меня за плечи и втолкнул в класс.

На следующий день было воскресенье и занятий в школе не было. Целый день я как арестант просидел дома, потому что на улице первый встречный непременно стал бы расспрашивать о Калчо, принялся бы его жалеть, а для меня слушать все это было непереносимой мукой. Пришлось бы затыкать уши пальцами или бежать куда глаза глядят.

В понедельник никто не обмолвился со мной ни словом. В классе мы молча расселись по своим местам, и учитель стал проверять домашнее задание о первом снеге. Проходя по рядам, он остановился возле парты Калчо.

— Где ты был позавчера?

— Болел.

— И что у тебя болело?

— Да вот простудился… — Вылезая из-за парты, Калчо ткнул пальцем в замотанную платком шею.

— Как же это тебя угораздило?

— Печку на ночь в доме плохо протопили, я замерз и заболел.

Учитель недоверчиво хмыкнул и двинулся дальше. Я опустил голову, хотя в ту минуту словно бы тяжеленная гора свалилась у меня с плеч.

— Ой, что это? — раздался вдруг в притихшем классе голос Миры.

Вскочив как ужаленная, она сконфуженно протянула учителю листок бумаги и, уткнувшись в ладони, разревелась.

С еле сдерживаемым раздражением учитель прочитал вслух:

— «Выпал первый снег… Я люблю Миру. Йоле». Этого только не хватало… — процедил он сквозь зубы.

Я почувствовал, как у меня вспыхнули уши. Голова пошла кругом, в глазах зарябило, когда учитель, а за ним и весь класс с удивлением уставились на меня.

— Это твои художества? — взорвался учитель.

— Я не писал, честное слово. — Сердце у меня отчаянно колотилось.

— Где ты это нашла? — обернулся учитель к Мире.

— У себя в парте. Кто-то подбросил, — хлюпая носом, сказала Мира.

Несколько долгих минут учитель разглядывал записку, потом принял решение: перевернув записку, он сунул ее мне под нос и приказал:

— Пиши: «Выпал первый снег».

Руки тряслись как в лихорадке, когда я выводил буквы. И снова учитель долго разглядывал треклятый клочок бумаги то с одной стороны, то с другой, видимо что-то сопоставляя. Наконец как рявкнет:

— Зачем ты лжешь? Почерк твой, значит, эту гадость написал ты!

— Я правду говорю, учитель, чем угодно могу поклясться.

— Не изворачивайся! — сердито прикрикнул он на меня. — Ведь я же предупреждал, чтоб вы выкинули из головы всякие глупости. А теперь, Йоле, выйди вон! — И он пальцем указал мне на дверь.

Жуткая --">