Иван Павлович Щеголихин - Лишними не будут

систему сигнализации, вносил рационализаторские предложения. А потом постепенно я стала понимать, какая у него цель, ради чего он такой серьезный и собранный. Деньги! Как можно больше денег! Все ради них — и рационализаторство, и не пил из-за денег, и калькуляцию мне составлял на каждый день, что покупать, а что не надо. Когда нам удавалось потратить в день два рубля вместо трех, он радовался, как еще одному новому изобретению. А мне было стыдно в этом кому-либо признаться. Вспоминать про мелочи невыносимо тягостно. Как я могла терпеть, сама себе удивляюсь теперь.

Он на все был готов ради денег, буквально на все. Сейчас мне просто страшно думать о прошлом. Если бы я узнала как-нибудь нечаянно про машины, — он бы меня мог убить. Не в приступе гнева, а спокойно, расчетливо. Изобрел бы, как от меня избавиться, и никто бы не разгадал, умерла — и все. Сердце стынет — не просто чужой человек, а твой враг жил рядом, и у нас с ним дочь. Изо дня в день он исподволь готовил своей семье несчастье, позор, муки, на долгие годы.

Отец его без конца звонит и требует, чтобы я не продавала машину, что они подарили машину своему сыночку, когда он еще был студентом, и что машина принадлежит им. Человек пропал, семья пропала, а ему — машина, машина! Да пусть он ее забирает, мне совершенно наплевать на все, что связано с прошлым.

Следователь говорит, что я, как член семьи, должна оплатить стоимость ремонта тому колхознику, у которого он угнал «Волгу», разбил ее и бросил во Фрунзе. Там ее разграбили, и все это на сумму 2400 рублей. А описывать у нас нечего. Был обыск, в подвале нашли тайник с деньгами, 1800 рублей, и ворох каких-то счетов. Следователь говорит, что счета липовые и что деньги, не меньше 20 тысяч, он где-то спрятал. И что самое ужасное — он так и не признался где. Я знаю: не признается никогда, даже если его на расстрел поведут. Он надеется продолжать то же и через десять лет, ничто его не исправит — ни тюрьма, ни горе.

«Что-то с психикой, — говорит судья. — Вы за ним ничего не замечали?» А что я могла заметить, кроме его скупости, алчности? Но это ведь не клинический диагноз, и потому нет никакого лечения. Все пять лет он для меня двоился, как в плохом телевизоре, но я сама пыталась создать его четкий образ. И вот наконец все стало ясным. Для всех было неожиданностью, но только не для меня. Как только мне сказали, так сразу в моем сознании выстроилась цепочка — и почему он не брал меня с собой на, так называемую, рыбалку, почему возвращался таким помятым, побитым и почему седел и седел день ото дня.

Я была на суде, но не все помню, теряла сознание.

Ничего не было для него святого, ни семьи, ни дружбы. Хорошего человека, Льва Москвитина, который ему верил, он так подвел, что чуть не осудили самого Льва. Он взял себе его имя, и во время своих махинаций так себя и называл — Львом. Он инстинктивно прятался под честного, глубоко порядочного человека, прикрывался его именем.

Наши врачи от меня не отходили, но помочь ничем не смогли. Я родила недоношенного ребенка, восьми месяцев, девочку, и пишу тебе из роддома. Молока нет. Какое-то отупение не проходит. Медсестра возле меня дежурит, успокаивает. А я знаю, недоношенные дети всю жизнь болеют, впереди у нас будут с ней одни страдания. Я не хочу жить. Вот только Иринка держит да твое горе.

Приезжай скорее!

42

— Здравствуй, Тоня, наконец-то я к тебе дозвонился!

— Здравствуй, Лев.

— Звоню, звоню, никак не могу застать. Знаю, что ты выписалась, а какая-то бабка мне отвечает — нет, причем, грубо так, отстань, мол.

— Это наша санитарка, Семеновна, она почти живет у меня. А я думала, куда ты пропал?

— Да что ты, Тоня, звоню, звоню!

— Я не подхожу к телефону, мне свекор надоел. Ему Семеновна отвечает, гонит.

— Чего ему надо?

— Все того же, Лев. Не меняй квартиру, где деньги, мой сын не такой, чтобы оставить семью без средств. И так далее.

— Ох сволочь, ну и сволочь!

— У меня в ушах звенит. Причем он именно ночью старается. Я трубку сниму, положу рядом, а телефонистка начинает трезвонить — вы неправильно положили трубку.

— Тоня, если разрешишь мне прийти, я сделаю регулятор. Это очень просто, звонок будет почти не слышен. Или совсем отключу звонковую катушку. Ты сможешь звонить, кому пожелаешь, а к тебе звонки не пойдут, только разреши зайти.

— Пожалуйста, Лев, приходи, мы с Иринкой будем рады.

— А как... девочка? Имя уже дали?

— Маму жду. Вместе придумаем. А девочка ничего...

— Ты не болеешь, Тоня? --">