Виталий Валентинович Бианки - Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма

Дом с белыми колоннами, дремучий сад. В деревянном флигельке за крепкими ставнями спит наш приятель. На двери — здоровенный замок.

Долго стучим в ставни. Наконец вылезает в окно.

Лобзания. И снова — никак не откажешься — пьём чай с многочисленными благами.

Назад возвращаемся, — на столе уже дымятся тяжёлые пельмени.

— Извините уж: из баранины. Говядины не выдавали.

А к пельменям уксус чёрный и уксус белый — на вкус.

Мы едим весь день. Валентин — в прекрасном настроении. Я всё высчитываю про себя, на сколько лет теперь мы от Ленинграда? Но расчёт так и остаётся неоконченным: чудовищная лень охватывает мозг, и голову клонит сон.

Как очутились мы вечером в цирке? Пахнет мокрыми опилками, лошадьми, брезентом. Женщина-вентролог — чревовещательница — в гусарском костюме разговаривает с куклой-беспризорником.

Испытываю мучительное чувство: всё хочется подтýжить свой ремень, обдёрнуть курточку, а их нет, и за два дня в поезде отросла густая колкая борода.

Ночью опять трюх-трюх, трюх-трюх на вокзал. Не спеша благоухают цветы в садах. И сквозь дрёму вспоминается — рассказывали за чаем в доме с белыми колоннами — вспоминается строчка за строчкой надгробная надпись на одном из вятских кладбищ:

Здесь Яков Банников лежит,

Не вздумал дольше он пожить,

До тридцати шести лет дожил

И умер, здесь себя положил.

Прохожий, сделай праху честь.

В тебе коль здравый разум есть,

Ты будешь тем же награждён,

Коль смертью будешь побеждён.

И уже утром, на рассвете, когда сели наконец в поезд, я ещё раз взглянул на мирно дремлющую Вятку и простился с ней.

Проснулись, — а поезд отходит уж от станции Пермь. Опять поля, деревни.

На следующее утро — третьи сутки от Ленинграда, если не считать потраченного в Вятке дня, — Урал.

Пошли холмы, холмы, холмы. Частый чёткий ельник. Сухопарые сосны. Станции со странными названьями: Билимбай, Хромпик, Хрустальная. Запахло заводами.

Свердловск.

Центр и мозг всей огромной — по эту и по ту сторону Каменного Пояса — Уральской области.

Проснись, поэт, и суй свой пропуск.

Здесь не в обычае зевать.

Б. Пастернак

Глава вторая

^{Екатеринбург. — Свердловск. — Город темпов. — Комитет Севера. — Луна в Свердловске вятская. — Валентин грозится взорвать Ленинград. — Фотографы. — Сухой закон. — Разговор в почтамте. — Опять в вагоне. — Тюмень.}

В городе — жилкризис. Все гостиницы до отказа набиты, а народ всё прибывает и прибывает. Спешно строится новая гостиница в восемь этажей, уступами. Но уже известно: и её не хватит.

Хорошо — Валентин тут свой. Приткнулись.

Побежали по делам.

Я был когда-то в Екатеринбурге. Свердловск — это не только другое название: другой город.

Екатеринбург был чистенький, с самодовольным брюшком. Чистенькие, самодовольные были особнячки: дескать, всяк за себя, всяк для себя. Магнаты жили — тузы уральской горной промышленности.

Я глядел на знакомые улицы — и не узнавал их. Было: камень и дерево. Стало: сталь и стекло.

Целые кварталы снесены. На их месте встали громады — коммунальные дома.

Новые здания растут на глазах, этаж наслаивается на этаж.

Стенки непривычно тонки.

— Прочны ли они?

— Достаточно прочны. Через две-три пятилетки эти дома устареют. Мы снесём их и построим новые.

Город темпов. Он перестраивается на ходу. Кажется, все камни его в движении.

Вагончики новорождённого трамвая едва появились на свет, а бегают резвей ленинградских. И останавливаются реже.

Тут не зевай: разрежет.

В день нашего отъезда из Ленинграда издательство обещало телеграфом перевести сюда деньги Валентину. Мы справились в почтамте. Перевода не оказалось.

Мы направились в Комитет Севера при облисполкоме.

Здание облисполкома всё в лесах: перестраивается. Широкие деревянные лестницы в этажи по лесам, до крыши. Извёстка, кирпич, пыль. Вверх, вниз непрерывно движутся люди с носилками.

Сверху летит извёстка. Мы выждали момент — и нырнули в подъезд.

Вошли. Чисто, бело, стол справок, во всю стену указатель номеров комнат. --">